Ночные гоцы
Шрифт:
Западным концом улица вливалась в мощеную площадь, и снова начиналась на другой ее стороне. Еще одна, более узкая улочка вела на площадь с юга — сейчас она оказалась справа от него. По левую руку стоял сплошной ряд домов, а сразу за ними, как ему было известно, текла река. Генерал, восседая на огромном жеребце, расположился там, где площадь снова переходила в улицу Раванов. Он разговаривал с двумя офицерами. Один — смуглый подполковник в гренадерском мундире — стоял по стойке «смирно»; это мог быть только подполковник королевской службы Демпси. Второй был верхом на лошади; через седло была перекинута тигровая шкура, а сам он носил высокий медный шлем с черным бунчуком из конского волоса. Капитан Кэйбл из Бенгальской легкой артиллерии. В закатном свете солнца лицо Демпси выглядело окаменевшим, а губы Кэйбла были сжаты в жесткую линию. Родни услышал, как генерал сказал:
— Только этого. Для тщательного расследования нет времени. По местам, джентльмены.
Офицеры отдали честь и разошлись, и Родни доложил о прибытии. Подъехал еще один всадник, и, не говоря ни слова, занял место у него за спиной, прямо за его лошадью. Он заметил, что это риссалдар, облаченный с синий с золотом мундир бомбейских улан — худой, седеющий старик, с глубоко запавшими глазами, белыми усами и плотно сжатыми губами.
Пехотинцы заполнили площадь и заняли отведенные им места. Крыши стали растворяться в наступающем сумраке. На небе замерцали первые звезды. В сгущающейся мгле фасады домов слепо смотрели на площадь закрытыми ставнями окон. Ни раздавалось ни звука, кроме топота и бряцанья солдатских шагов, и хриплого дыханья генеральского жеребца, шумно втягивавшего ноздрями воздух. Родни еще мог различить белую линию форменных брюк и тусклую массу красных мундиров; впереди, футах в тридцати [132] от генерала, стоял строй гренадеров. За ними — еще гренадеры, потом — ряды туземной пехоты. Ни бомбейских улан, ни английских артеллеристов Кэйбла он не заметил. Гренадеров было заметно меньше, чем стоявших за ними сипаев, и он решил, что их них составили все внешние сторожевые посты, следившие за рекой и подходами к броду. Штыки примкнуты не были; он глядел на тусклое красное море, белое снизу и черное сверху.
132
В девяти метрах.
Передний ряд гранедеров неподвижно стоял прямо перед ним, четко соблюдая крохотную дистанцию. Это были низкорослые выходцы из лондонских трущоб, с плохими зубами и острыми подозрительными лицами. Они переговаривались между собой, передавая друг другу какое-то сообщение. Он глянул поверх них на сипаев — и он снова был на Хребте в Бховани, перед пылающим зданием суда. У него перехватило дыхание и он покачнулся в седле. Их глаза бегали из стороны в сторону; они все время подергивались; и каждый ждал знака или сигнала. В руках они сжимали винтовки, в подсумках у них было полно патронов и пороха, а британские солдаты стояли к ним спиной. С беззвучным стоном он подал лошадь вперед.
Сэр Гектор Пирс приподнялся в стременах:
— Парад! Смирно!
Родни остановился; три тысячи человек разом замерли по стойке «смирно». Эхо еще отдавалось от стен домов, когда на улице Раванов загремели колеса и застучали копыта. Генерал отъехал в сторону, коротким кивком велев Родни сделать то же самое. Одно из другим из узкого прохода вырвались восемь орудий, растянулись в цепь и, подскакивая на брусчатке, развернулись на пустом пространстве перед гренадерами.
Родни смотрел на лица стоявших сзади сипаев. Они отчаянно ждали сигнала, но никакого сигнала не было. Из-за стоявших плотными рядами гренадеров они не могли разобрать, что происходит, но видели, как скачут ездовые, и слышали, как бренчат зарядные ящики. Позади и слева появились взводы гренадеров. Они перекрыли остальные выходы с площади и стали «вольно». Справа сплошной стеной высились дома. Только что в строю не было не единой искры — только красное, черное и белое. Теперь у выходов с площади сверкали острия штыков, и мрачным блеском отсвечивали дула пушек, орудийные колеса и медные шлемы.
Кэйбл, понукая лошадь, приблизился к генералу и стал рядом. Внезапно луч закатного солнца упал на полосы тигровой шкуры, украшавшей его седло. В сипайских полках зашевелились и закачались кивера. На мгновение Родни увидел потрясенное лицо полковника Хэндфорта.
Артиллеристы навалились всем весом на колеса и лафеты орудий. Лафетные станины обрушились на брусчатку. Заложили порох, потом картечь. Но ближайшее к нему орудие снарядом не зарядили. Прибойники взлетели в воздух, подающие подхватили их. Артиллеристы выстроились вокруг орудий в боевом распорядке. У казенника каждой пушки стоял наводчик и держал в руке горящий фитильный пальник. [133]
133
Деревянное древко, имеющее на одном конце железные щипцы с винтом, в которые вставляется тлеющий конец фитиля, остальная часть которого обматывается вокруг древка.
Кэйбл пробормотал:
— Все готово, сэр.
Генерал откинул назад голову и скомандовал:
— Парад! На… караул!
В двух сипайских полках рванулись вверх взятые на караул винтовки. Британские офицеры подняли сабли, прижали рукояти к губам, и взмахнули клинками вверх и вперед, салютуя генералу. Полки вытянулись в беспомощном молчании.
Потому что гренадеры и не подумали выполнять команду. Вместо этого каждый рядовой развернулся кругом и взял на прицел стоявших позади туземных солдат. В нескольких местах гренадеры расходились вперед и в стороны, открывая проходы в солдатских рядах. В конце каждого прохода стояла пушка; сипаи смотрели в дула заряженных винтовок, а там, где гренадеры расступились, — в черные жерла пушек; в вечернем сумраке ярко горели фитили, от них поднимались клочья дыма.
Передние ряды сипаев заколебались. В подступившей темноте Родни не мог различить выражения их лиц. Генерал распорядился по-английски:
— Полковники Хэндфорт и Морэй! Будьте любезны, велите своим людям сложить оружие. И штыки тоже. Скажите им, что при малейшем сопротивлении оба полка будут расстреляны в упор. В противном случае никто не пострадает. И будьте любезны, велите британским офицерам отойти на фланги.
В первом ряду Восемьдесят второго полка Хэндфорт поднял голову и посмотрел поверх рядов гренадеров прямо в глаза генералу.
— Выполняйте приказ — и немедленно!
Хэндфорт, запинаясь, повторил слова генерала на хинди. Позади него Морэй, тоже с запинками, отдал приказ Девяносто седьмому полку. По черным киверам прошла рябь. Сипаи складывали винтовки на землю и вновь распрямлялись. Британские офицеры стояли неподвижно. Родни слышал, как Хэндфорт велел им оставаться на местах, и, после паузы, Морэй повторил его команду.
Хэндфорт поцеловал рукоять сабли и внезапно переломил клинок о колено. Он отстегнул портупею и уронил ее на брусчатку; нащупав висевшие на мундире медали, он оборвал их и швырнул себе под ноги рядом с обломками сабли. Все британские офицеры в обоих полках последовали его примеру.
Одни сипаи продолжали стоять по стойке «смирно», другие плакали и срывали с себя медали и мундирные пуговицы, подражая своим офицерам. Они не знали, что им предстояло совершить; некоторые не догадывались об этом даже сейчас. Но что бы им не предстояло, время для этого ушло; и на его место пришло бесчестье. Гренадеры смотрели на них сквозь прицел винтовок; фитили медленно тлели у пушечных запалов. Они были сипаями Бенгальской армии, а теперь и они, и их офицеры стояли обесчещенными перед английскими рядовыми. Жерло заряженной вхолостую пушки глядело прямо в живот полковника Хэндфорта.
Родни неуклюже слез с лошади. Пытка закончилась, мили пыльных дорог были позади. Он сделал свою работу и выполнил свой долг. Он должен пойти к сипаям, к земледельцам, к друзьям, и помочь им поставить на место эту белую шваль. Он двинулся вперед. Его левая шека дергалась.
Риссалдар нагнулся в седле и придержал его за плечо:
— Это еще не конец, сахиб-бахадур.
Губы старика были обведены белой каймой, в глазах светилось мрачное сострадание. Родни остановился на ходу и замер. Рука риссалдара вцепилась в его плечо мертвой хваткой. В спину уткнулась лошадиная морда, и он схватился за уздечку. Генерал выкрикнул приказ. Гренадеры, держа винтовки на прицеле, шаг за шагом отступали назад; отхлынув, как река, они влились в пространство между пушками, и в конце концов уперлись в стены домов, заслонив фасады темной алой линией. Теперь на брусчатке во всей своей наготе стоял ряд пушек, каждая — как удар хлыстом по лицу, как копье, направленное в гордое сердце. Бенгальские туземные полки разом вздохнули, и Родни застонал. Вздох, переходящий в раздирающий рев толпы — тот самый вздох, который он слышал ночью в Бховани.