Ночные каналы
Шрифт:
— А теперь — подпиши, — было велено мне.
— Что подписывать? — поразился я.
— Идиот! Протокол допроса, вот что! — не выдержал пришлый сотрудник. Вообще он держался грубее, видно, у него чесались кулаки, и не будь второго, мне бы не поздоровилось.
Вот тут-то я по-настоящему испугался. Просто онемел от страха. Авторучка, которую они положили поверх протокола, никак не схватывалась непослушными пальцами, словно они слегка подморозились. Охранники переглянулись. Все плыло перед глазами, и они казались на одно лицо — оба в серых костюмах, коротко подстрижены, сухощавые, у обоих усы. Почему-то усы поразили меня сильнее всего: щеточкой,
Я готов был подписать любую бумагу, лишь бы меня отпустили, не сажали в КПЗ. О КПЗ я, конечно же, и слышал и читал. Само время раскрыло многие тайны — о системе ГУЛАГа стали говорить вслух, писать в газетах. И несмотря на привитый всем оптимизм, суть которого заключалась в том, что наш советский человек выдержит любые испытания и не сломается, несмотря на оптимизм, которым в полной мере обладал и я, мне было страшно. Страшно было столкнуться с той самой системой, о которой во все трубы трубили, будто ее больше нет, кончилась, но которая, оказывается, есть, в той же силе и готова заглотить меня со всеми потрохами.
Они, конечно, видели, что я перепуган. Судя по их переглядыванию и ухмылкам, рассчитывать на великодушие было бы нелепо. Понимая это разумом, я в глубине души все же надеялся: постращают, постращают и — отпустят.
— У меня отец военный, награжденный, орденом и две медали, — неожиданно для самого себя похвастался я. Хотя какое это было хвастовство — мольба! О помиловании! — Строил шахты для ракет...
— Вот как?! — как-то хищно обрадовался сотрудник со стороны. — Значит, шахты для ракет? И он сам тебе об этом рассказывал?
И пока он произносил эти слова, я понял, что ляпнул страшную глупость, что все глубже погружаюсь в трясину и потянул за собой еще и отца!
— Нет, что вы! Это я догадался, сам. Он ничего не говорил о работе, — чуть ли не со слезами пробормотал я.
Они молча переглянулись и снова принялись за протокол. Где, в какой части служит отец? Куда ездит в командировки? Ведет ли дневник? Какие документы приносит домой? Встречается ли с иностранцами? Есть ли родственники за границей? А по материнской линии? Кто бывает у вас в гостях? Фамилии, имена, отчества. С кем дружит отец? Подробнее! Ну, и как же ты догадался, чем занимается отец, если сам он ничего тебе не говорил, никаких дневников и записок не ведет, с друзьями свои дела не обсуждает?! А? Говори! Отказ от дачи показаний только усугубляет твое положение,..
Я угрюмо молчал. Уж лучше молчать, чем делать одну глупость за другой.
— Что, заклинило? — с издевкой сказал пришлый. — Имей в виду, здесь не шуточки. Вот вызову сейчас наряд и — в КПЗ. Там есть одноместный номерок, специально для таких. Канализация протекает, жижа по колено. И — крысы. Помнишь? — повернулся он к своему двойнику. — Жмурик там один сидел, так у него крысы икры на ногах обгрызли. За одни сутки! Дур-рак ты! — вдруг закричал он, страшно выкатив бесцветные глаза. — Сожрут тебя там, а косточки зароют. Только не на городском кладбище, а на зэковском, где всякую падаль закапывают.
— Ну сам посуди, — подключился и «мой» охранник. — Кто тут за тебя заступится? Кому ты нужен? Отца ты заложил, им тоже займутся по месту жительства наши люди. Сменный от тебя отказался и правильно сделал. Откуда ему знать, что ты за птица. Ну, подумай, ты же студент, без пяти минут инженер. Жизнь хочешь свою поломать? Родителей угробить? Мы же не звери, хотим с тобой по-человечески, а ты — молчишь! Ну, молчи, молчи,
Удивительно, но чем сильнее они старались запугать меня, тем менее страшно мне становилось. Чувство невиновности держало меня на плаву, и, когда волна, которую они гнали, перестала захлестывать, я ощутил облегчение. Пусть вызывают наряд, пусть сажают в КПЗ — уже не страшно. Чушь собачья! Пусть только попробуют! Я им покажу...
На моем лице, как в зеркале, отражалось все, что происходило в душе. Мои следователи, видимо, заметили перемену. Не знаю, на что они рассчитывали и что хотели извлечь для себя из этой ситуации, но ясно было, что что-то у них не клеится и вызывать наряд, как они грозились, не торопятся. Они вытащили сигареты и, угостив друг друга, с глубокомысленным видом закурили, Мне, естественно, не предложили, но если б и предложили, я не стал бы брать их вонючие сигареты, хотя курить хотелось страшно. Свои я забыл в куртке в шкафчике раздевалки. Возможно, это был еще один прием — пытка курением...
И вдруг там, где стоял часовой у входа, промелькнуло что-то белое, легкое, как будто, вспорхнув в темноте, пролетела бабочка-капустница. Я затаил дыхание — мираж или человек? Девушка?! Я вскочил, собираясь закричать, позвать девушку, но от часового, пятясь легкими шажками, вышла в коридор Светлана! О, Господи! Я протянул к ней руки, не в силах вымолвить ни слова.
Она подошла поближе, вглядываясь в меня. Лицо ее под белым чепчиком казалось мертвенно-бледным, неподвижным, чужим.
— Света! — вырвалось у меня. И столько, наверное, в голосе было радости, мольбы и надежды, что мои следователи тоже поднялись и уставились на стоящую в нескольких шагах девушку.
— Юра?! — поразилась она.
— Нет, нет, я не Юра, я — Николай, — в смущении и с готовностью на самое искреннее раскаяние сказал я. — Я тебе соврал! Прости! По глупости. По дурости! Я — не Юра!
— Да, да, вижу, что не Юра, действительно, обозналась, — как-то торопливо сказала она и, легко повернувшись, стремительно скрылась за поворотом в нишу часового.
Я рухнул на стул. Мои следователи с мрачным торжеством поглядывали на меня. Теперь-то они не сомневались в том, чтб надо было делать дальше. Они отложили сигареты, дописали что-то в протокол, сунули мне на подпись. Я был в таком смятении, что не глядя подписал их бумажки. Начальник караула зоны «Б» ушел в свой дальний конец коридора, а пришлый, не торопясь, смачно затягиваясь и выпуская дым колечками, прикончил сигарету, затем с видом человека, исполнившего свой долг, аккуратно разложил листки протокола, расписался на каждом, скрепил булавочками и сложил в папку, которую сунул в портфель. Мне показалось, что в портфель он сунул не просто папочку, а всего меня, моего отца и всех моих родственников! И снова стало страшно. Теперь — уже всерьез. Это был уже не мгновенный испуг, а самый настоящий страх, от которого холодеет в животе и отнимаются ноги.
6
В железной клетке «газика», в сопровождении следователя меня доставили в КПЗ и под расписку сдали дежурному лейтенанту. Тут же, без лишних проволочек, отвели в камеру — просторную, на шесть мест, и абсолютно пустую. Я повалился на голые нары, лицом вниз и, похоже, тотчас отключился. Мне снилось, будто за мной гонится танк, лязгает гусеницами, а я, как заяц, петляя, пытаюсь увильнуть от него, но он тоже петляет, в точности повторяя все мои виражи...