Ночные крылья (сборник)
Шрифт:
Среди новых людей, присоединившихся к движению в эти суровые девяностые годы, был Брюс Вальдосто. Он объявился в Нью-Йорке в начале 1997 года, никого не зная, полный ненависти и неутоленного гнева. Он был родом из Лос-Анжелеса. Его отец владел там закусочной, и однажды, доведенный до бешенства правительственным налоговым инспектором, плюнул тому в лицо и вышвырнул его на улицу. В тот же день, позже, инспектор вернулся с шестью своими коллегами, и они методично избили до смерти старшего Вальдосто. Его сына, бросившегося отцу на помощь, арестовали за противодействие исполнению обязанностей государственными служащими и освободили только через месяц допросов высшей степени, что в переводе на простой язык означало пытки. Вот тогда Вальдосто и пустился в свой межконтинентальный крестовый поход, который в конце концов привел его в квартиру Барретта в центре Нью-Йорка.
Ему было чуть больше семнадцати лет. Барретт этого не знал. Ему Вальдосто казался невысоким смуглым мужчиной одних лет с ним, с широченными плечами, могучим туловищем и чрезвычайно непропорциональными короткими ногами. Густые спутанные волосы и свирепые глаза прирожденного террориста также не выдавали его юного возраста. Барретт так никогда и не узнал, то ли Вальдосто таким и родился, то ли моментально постарел из-за суровых пыток во время пребывания в лос-анжелесских бараках для допросов.
— Когда же начнется Революция? — жаждал узнать Вальдосто. — Когда начнутся убийства?
— Не будет никаких убийств, — пояснил Барретт. — Переворот, когда он произойдет, будет бескровным.
— Это невозможно! Нужно отсечь у противника голову, убить гадюку!
Барретт показал ему последние схемы. В соответствии с ними канцлер и Совет Синдикалистов должны быть арестованы, младшие офицеры армии должны провозгласить военное положение, а преобразованный Верховный Суд — объявить о восстановлении конституции 1789 года. Вальдосто внимательно глядел на схемы, ковыряя в носу, чесал грудь, сжимал кулаки и бубнил себе под нос:
— Не. Так не получится. Как можно надеяться взять в стране власть, арестовав от силы три десятка людей?
— Именно так случилось в 1984 году, — подчеркнул Барретт.
— Тогда было совсем иначе. Правительство рухнуло само. Боже, в том году не было даже президента! Но теперь у нас правительство настоящих профессионалов. У змеи голова больше, чем ты думаешь, Барретт. Нужно проникнуть поглубже, чем верхний слой синдикалистов, вплоть до мелких бюрократов. Маленьких фюреров, этих никчемных тиранов, которые настолько обожают свои посты, что пойдут на что угодно, лишь бы их сохранить. Именно такие убили моего отца. Их всех нужно убрать.
— Но их тысячи, — возразил Барретт. — Неужели ты предлагаешь казнить всех государственных служащих?
— Не всех. Но большинство. Очиститься от запятнавших себя. Начать без груза прошлого.
Самым пугающим в Вальдосто, думал Барретт, было не то, что он обожал извергать напыщенные, яростные идеи, а то, что он искренне в них верил и был готов полностью осуществить их. Всего за час первой встречи с Вальдосто Барретт узнал, что на его счету значится уже по меньшей мере дюжина убийств. Позже Барретт понял, что Вальдосто еще ребенок, мечтающий отомстить за отца, но так никогда и не избавился от ощущения, что у Вальдосто нет обычных угрызений совести. Он вспоминал девятнадцатилетнего Джека Бернстейна, настаивающего почти десять лет назад на том, что лучший способ свергнуть правительство — это организовать умную кампанию по осуществлению политических убийств, и замечание Плэйеля, что «убийство не является действенным методом политического убеждения». Пока что, насколько было известно Барретту, кровожадность Бернстейна еще не вышла из чисто теоретической стадии, но вот юный Вальдосто предлагает себя в качестве ангела смерти. Хорошо еще, что Бернстейн почти уже не связан с подпольной деятельностью. При соответствующей поддержке Вальдосто мог бы заменить целый отряд террористов.
Вальдосто поселился в квартире Барретта. Произошло это случайно. Ему нужно было где-нибудь провести первую ночь в Нью-Йорке, и Барретт предложил ему переспать на диване, ведь Вальдосто не мог подыскать себе квартиру, поскольку у него не было денег. Однако даже когда он стал платным сотрудником организации, которую они теперь называли Национальным Освободительным Фронтом, он продолжал жить у Барретта, и тот ничего не имел против. Через три недели Барретт сказал:
— Забудь о том, чтобы подыскивать себе угол. Можешь и дальше жить здесь.
Они прекрасно поладили, несмотря на большую разницу в возрасте и темпераменте. Барретт обнаружил, что Вальдосто действует на него омолаживающе. Хотя ему самому едва перевалило за тридцать, Барретт чувствовал себя старше своих лет, а иногда даже казался себе древним старцем. Он был активным участником подполья почти половину своей жизни, так что революция стала для него чисто абстрактным понятием, вопросом нескончаемых собраний, тайной переписки и распространением листовок. Врач, который лечит насморк у одного пациента за другим, уже не задумывается о том, что он шаг за шагом приближает тот день, когда насморк исчезнет. Так и Барретт, поглощенный тщательным выполнением ритуалов революционной бюрократии, тоже слишком часто терял из виду главную цель или даже забывал, что такая цель существует. Он начал соскальзывать в утонченную сферу, где обитали Плэйель и другие зачинатели движения, — сферу, где пропадал всякий пыл и идеализм трансформировался в идеологию. Вальдосто спас его от этого.
Для Вальдосто в революции не было ничего абстрактного. Для него революция была вопросом разбивания черепов, выкручивания шей и бомбардировки контор. Он считал безликих чиновников правительства своими личными врагами, знал их имена, мечтал о тех наказаниях, которым он подвергнет каждого из них. Его энергия заражала. Барретт, пытаясь погасить в нем жажду разрушения, начал вспоминать, что кроме обычной ежедневной рутины существует и главная цель. Вальдосто воскресил в нем революционные мечтания, которые так тяжело поддерживать изо дня в день, из недели в неделю на протяжении многих лет и десятилетий.
Вальдосто был веселым и шумным приятелем, когда не думал о кровопролитии. К этому, разумеется, надо было привыкнуть, особенно к его фривольным выходкам в отношениях с девушками. «В нем есть что-то первобытное…» — так говорил Барретт своим друзьям.
Квартира Барретта снова стала центром общения подпольной группы, как и в те времена, когда с ним жила Джанет. Климат страха снова смягчился, и отпала необходимость в излишней осторожности. Хотя Барретт и понимал, что находится под наблюдением, он теперь, не колеблясь, разрешал другим приходить к нему.
Несколько раз заходил Хауксбилль. Барретт повстречался с ним почти случайно, в одну из своих редких вылазок в не связанные с революционной деятельностью круги. После трехлетнего перерыва вновь открылся Колумбийский университет, и в один морозный вечер в начале 1998 года Барретт отправился в студенческий городок на вечер, который устраивал один его знакомый профессор математики Годин. Сквозь густую завесу табачного дыма он сумел разглядеть в дальнем конце комнаты Хауксбилля, взгляды их встретились, и они обменялись кивками. После этого Барретт решил подойти и поздороваться. Хауксбилль, похоже, принял такое же решение. Поразмыслив несколько секунд, Барретт начал протискиваться сквозь толпу.