Ночные рассказы
Шрифт:
Она приблизилась к садовнику вплотную и торжествующе отметила, что впервые, наконец-то, она чувствует мощный, ничем не сдерживаемый поток частиц из прошлого. Не в состоянии двинуться с места, он прошептал её имя, и Шарлотта потянулась губами к его уху.
— Помните, — сказала она, — что вы обещали написать мне стихотворение.
Медленно, как будто издалека, на его лице появлялась игривая улыбка.
— Помните, — сказал он на слегка архаичном французском, который он, казалось, впитывал из окружающей обстановки, — что вы обещали мне поцелуй, мадемуазель.
На мгновение Шарлотте показалось, что ситуация может выйти из-под её контроля. Она тут же вспомнила великих предателей мировой истории, которые поцелуем навлекли на свою голову уничтожение: о брачной ночи данаид, о поцелуе
Но потом она подумала о великих примерах самоотверженности в истории: о собаках, которые целовали Лазаря, о поцелуях, из-за которых Джульетта лишилась жизни, о святой Биргитте из Вадстены, высасывавшей нарывы прокажённых, о Марии Кюри, которая голыми руками подносила смертельный хлорид радия к своим потрескавшимся губам. Тот, кто ищет, должен найти, подумала она и, подавшись вперёд, но не теряя из виду провода, которые тащил за собой её подопытный, поцеловала его.
В это мгновение перед её поражённым взором зал наполнился людьми, каким-то новым светом от множества блестящих мехов и громкими разговорами. В одном конце комнаты небольшая группа гостей крайне жизнерадостно разучивала под музыку па какого-то танца, а у противоположной стены её сотрудник, врач, Месье Доктор, беседовал с двумя льнувшими к нему молодыми девушками. На нём теперь был длинный сюртук и узкие штаны, подчёркивавшие безупречные икры ног, и как раз в тот момент, когда Шарлотта взглянула на него, он с уверенностью специалиста приподнял платье одной из девушек, положил руку ей на бедро, и та обворожительно рассмеялась. С доселе неведомым, трансцендентным ощущением участника и одновременно стороннего наблюдателя, Шарлотта повела Жан-Люка к конторке и шёпотом попросила его хотя бы первую строчку, и, повернувшись спиной к ней, так что он заслонил от неё перо и бумагу, молодой человек медленно и сосредоточенно стал что-то писать. Потом он закрыл книгу и заключил её в объятия. Не сводя с него глаз, она последовала за ним назад через зал, и гости, улыбаясь, расступались перед ними, словно перед парой, которая пытается танцевать сложный гавот. Они прошли через двери, и музыка зазвучала сильнее, они оказались в соседней комнате за спиной пианиста, который, склонившись над спинетом, был полностью поглощён игрой и ни разу не обернулся. Лицо её оказалось совсем близко от лица поэта, и она позволила ему приподнять её платье. Когда он положил руки ей на бёдра, ей вспомнились слова Бора о том, что учёный всегда одновременно и актёр и публика, и она сдалась, поскольку разве не была она всегда готова пожертвовать чем угодно ради истины, и, когда он проник в неё, её захлестнул ураган образов и чувств, и она поняла, что с точки зрения физиологии теперь тоже соединена с гистометрическим разрядником, который через этого мальчика, её медиума, обеспечивает ей связь с утраченным временем, и непосредственно перед тем, как ею овладела страсть, она с бурным восторгом осознала, что была полностью права в том, что современная любовь лишь тень любви прошлого, что чувства подвержены распаду и что её теория полностью нашла своё подтверждение.
В ту ночь сильный ветер с корнем вырвал нежные молодые посадки, свалил на землю памятник Руссо, и, таким образом, в некотором смысле отбросил сад к его прошлому состоянию. Ещё он выбил несколько стёкол в лаборатории и надул на пол целое озеро воды. Потом он унёсся прочь, и, когда Шарлотта на следующее утро вошла в лабораторию, белое солнце и голубое небо безупречно отражались в луже на натёртом полу, словно в каком-то совершенном зеркале.
В то утро Шарлотта проснулась мгновенно, она попала в сияющий светом день, если так можно выразиться, без всякого предупреждения и увидела, что лежит одна на белой лакированной кровати, бывшей когда-то частью обстановки Лувра, от которой позднее отказались.
Она проснулась без воспоминаний и без ожиданий будущего, но с парализующим ощущением, что все законы природы отменены, что перед ней находится действительность, которая может превратиться во что угодно. Она открыла дверь в гостиную и, отчаянно стараясь быть самоироничной, подумала,
На полу в луже воды, на спине, похрапывая, лежал садовник. При падении его провода, потянув за собой стол с приборами, опрокинули его, и всё разбилось. Некоторое время Шарлотта смотрела на юношу. Потом наклонилась над ним, но не для того, чтобы погладить, а чтобы отбросить волосы сначала с одного, потом с другого виска. Она не обнаружила ни одного шрама.
Ступая по воде, она подошла к врачу. Он сидел в кресле и был мёртв. На полу перед ним лежала пустая ступка. Напряжённо вглядываясь в его лицо, Шарлотта поняла, что это не было ни несчастным случаем, ни самоубийством. Так же определённо, как если бы он сам сообщил ей о своём решении, она знала, что великий врачеватель душ повернулся спиной к своей невротической современности и сделал большой шаг назад, в свободное и естественное восемнадцатое столетие.
Словно напоминание о чрезвычайно высоком кровяном давлении в минуту смерти, его расстёгнутые брюки демонстрировали сильную эрекцию, сохранённую необъяснимым с физиологической точки зрения, но несомненно страстным rigor mortis. [28]
Деревянным шагом Шарлотта подошла к конторке и открыла ту книгу, где молодой человек накануне ночью написал для неё стихотворение. Неловкими, корявыми буквами там было написано:
«Так далеко за распадающейся любовью никто не ездит».
28
трупным окоченением (лат.).
Когда неделю спустя Шарлотта выходила из ворот здания Особой следственной комиссии во дворце Правосудия на набережной Орфевр, со ступенек за её спиной поднялся человек и медленно последовал за ней.
— Я подумал об основных законах любви, — сказал садовник.
Шарлотта не оборачивалась.
— Я думаю, что для нас, людей, не существует никакой такой закрытой системы, — продолжал он.
Она шла дальше, и слабый звук её каблуков, ступающих по мраморным плитам, усиливался в резонансном объёме большого двора.
— В любви энергия возрастает, — сказал садовник.
Спина Шарлотты ничего не выражала.
— Вечный двигатель, — закричал юноша, — можно получить в два счёта!
Тут Шарлотта остановилась и обернулась к нему. Но, может быть, лишь для того, чтобы возразить.
Портрет авангардиста
Октябрьским днём 1939 года художник Симон Беринг вместе со своей подругой Ниной стоял на палубе парохода, плывущего к острову Кристиансё. В день, когда они покинули порт Сванеке-хаун, Симону исполнилось двадцать восемь, и прошло уже шесть лет с тех пор, как его картины впервые заставили посетителей знаменитой художественной выставки сначала судорожно ловить ртом воздух, как бывает, когда выходишь на холод, потом прослезиться, словно на сильном ветру, а затем — и по сей день — платить деньги и укреплять тем самым его уверенность в будущем.
Картины Симона являли собой огромные полотна, по которым вереницей машин, лошадей, марширующих армий и всепожирающих лесных пожаров шествовало двадцатое столетие, и вызвали они настоящую бурю, которая с тех пор так и не улеглась и даже вынесла господина Беринга в Рейхспалату изобразительных искусств Германии, куда принимали лишь избранных и исключительно чистопородных иностранцев.
Десять лет назад, одной мартовской ночью, в состоянии близком к лихорадке Симон нарисовал первую из этих картин, которые представляли собой не замкнутые композиции, а распахивались, словно ворота, ведущие в будущее, — и в этот октябрьский день он чувствовал, что происходящее с ним сейчас есть непосредственный результат той далёкой ночи, что он, если можно так выразиться, на новом и более высоком витке повторяет тот первый прорыв к самому себе.