Ночью под каменным мостом

Перуц Лео

II. СТОЛ ИМПЕРАТОРА

Однажды ранним летом 1598 года по улицам Старого Града Праги рука об руку шагали два молодых чешских дворянина. Один из них был господин Петр Заруба из Здара, студент римского права в пражском университете, беспокойная и предприимчивая душа. Он давно строил планы, имевшие целью восстановить в правах ультраквистскую церковь(1), урезать самодержавную власть императора и расширить свободы сословий, а если повезет, то даже провозгласить короля чешской национальности и утвердить реформистское вероисповедание. Вот каким идеям был привержен пан Петр Заруба. Другой, немного постарше летами, звался Иржи Каплирж из Сулавице, и жил он в своем поместье в Бероунском округе. Он не

интересовался политикой и делами веры -- его мысли постоянно кружились вокруг сала, птичьих перьев, масла и яиц, которые он поставлял ведомству обер-гофмейстера для императорской кухни, да еще вокруг евреев, которым он задолжал в неурожайный год. Он прибыл в Прагу похлопотать насчет своих денег, так как ведомство обер-гофмейстера уже много месяцев не платило ему сполна. А с Петром Зарубой они уже около года состояли в родстве -- один из Каплиржей взял себе жену из рода Зарубов.

Они успели побывать в соборе Святого Духа, и Иржи Каплирж удивился, что по пути им встречалось такое множество евреев. Пан Петр объяснил ему, что евреи здесь у себя дома, так как эта церковь со всех четырех сторон окружена еврейскими кварталами. Каплирж заявил, что это самый настоящий позор, когда невозможно к обедне пройти без того, чтобы не натолкнуться на широкие еврейские бороды. На это Заруба заметил, что ему все равно -- пусть бы даже евреи носили такие бородищи, как древние патриархи на картинах.

Человеку, подобно Иржи проводившему все свои дни в Бероунском округе, было на что поглазеть в пражском Старом Граде. Вот, сопровождаемый латниками и алебардистами, в архиепископский дворец проехал испанский посланник в закрытой карете. На Вахгольдеровой улице к прохожим обращался с просьбой о подаянии придурковатый нищий: он-де берет все -- золотые дукаты, дублоны, розенобли и португальские реалы, и ничто ему не мелко, лишь бы золото... В Тынской церкви с большой помпой проходило крещение мавра, служившего у графа Кинского, и вся высокая чешская знать не преминула сбежаться на этот спектакль. Книгопечатники и палаточные мастера, одновременно справлявшие свои цеховые праздники, столкнулись на углу Платнеровской и, размахивая каждые своими знаменами и эмблемами, надрывно спорили, кто кому должен уступить дорогу к ратуше. На Яновой площади монах-капуцин держал речь пред влтавскими рыбаками, заявляя, что он тоже рыбак, ибо "Господи, помилуй!" служит ему длинной лесой (на которой, как золотой крючок, висит "Отче наш"), а "Из глубины воззвах", это любимое блюдо покойников, -- наживкой, и с помощью всей этой снасти он вылавливает бедные души из адского пламени подобно тому, как вылавливают карпов или белорыбиц из Влтавы. А перед лавкой на Крестовой площади наскакивали друг на друга два владельца боен, потому что один из них сбывал свинину на геллер за фунт дешевле, чем другой.

Но на все это Иржи Каплиржу из Сулавице недоставало глаз и ушей, ибо он замечал одних только евреев, которые встречались ему на пути. На Градском кольце один из них стоял в железном ошейнике у позорного столба. На прикрепленной к его груди табличке значилось, что он наказан за то, что "неоднократно и грубо нарушал правила рынка". Иржи Каплирж не удержался и высказал в лицо бедняге все, что думал о нем и его соплеменниках. Заодно он обращался и к Мойше с Айзиком -- двум бероунским евреям, которых он знал.

– - Эй ты, Мойша-Айзик!
– - кричал он.
– - Неужто и для тебя наконец настал день срама? Вот пришел бы сейчас твой Мессия да увидел бы тебя здесь, мало бы ты доставил ему радости!

А поскольку ему не отвечали, он двинулся дальше и на Малом Кольце(2) подцепил Петра Зарубу.

За мостом через Влтаву, в том месте, где расположен небольшой островок, они наткнулись на целую толпу евреев, которых

под сильным конвоем, дабы никто не мог улизнуть, вели в церковь Марии Озерной. Там они должны были прослушать "еврейскую проповедь", которую читал на древнееврейском языке отец-иезуит, желая склонить их к крещению. Они брели как пьяные, потому что перед тем прибегли к старому испытанному средству, помогающему избавиться от проповеди: они бодрствовали двое суток подряд и теперь находились в таком изнеможении, что все как один должны были немедленно заснуть, едва опустившись на церковные скамейки.

– - Там жиды, тут жиды, жиды сверху, жиды снизу! Кругом одни жиды!
– злился Каплирж.
– - Они до того размножились, что скоро в стране их будет больше, чем христиан!

– - Это -- во власти Божией, -- заметил Заруба, которому уже начинало изрядно претить, что его новый родич не умеет говорить ни о чем, кроме свинины, сала, яиц и евреев.

– - В их многочисленности и богатстве, -- продолжал тот, -- я вижу печальный признак того, что Бог прогневался на нас, христиан. Заруба подхватил эту мысль и заострил ее по-своему.

– - Возможно, -- предположил он, -- Бог поставил их перед нашими глазами как раз из-за того, что они еще необращенные -- как зеркало для улучшения и просвещения нас самих.

– - Знаешь что, иди-ка ты со своим просвещением куда подальше, а то я ненароком лопну от смеха!
– - крикнул Иржи полувесело-полусердито.
– - Евреи ведь приходят ко дворам нашей знати вовсе не для просвещения: они скупают там сало, масло, сыры, яйца, холсты, шерсть, шкуры, мелкий и крупный скот. Они платят, это верно: за один тюк шерсти еврей дает четыре гульдена. А если не платят наличными, то дают векселя и хорошее поручительство. И что же они привозят взамен? Позументы на ливреи их домашней прислуге, корицу, имбирь, гвоздику и мускатные орехи для господской кухни, шелковые ткани, флер и вуали для жен и дочерей...

– - Вот видишь!
– - ответил Петр Заруба.
– - Это значит, что благодаря евреям процветает торговля.

– - Но мой блаженной памяти отец, -- гнул свое Иржи, -- предупреждал меня: не надо ничего продавать евреям. И вообще, евреи пусть торгуют с евреями, а христиане -- с христианами. Я крепко держусь этого совета всю свою жизнь. Эх, вот если бы только наверху, во дворце, сидели не такие тухлые счетчики! Скажи мне, Петр, куда уходит столько денег? Куда уходят доходы короны -- все эти земельные контрибуции, окружные налоги, подати с дома, подушные, акцизы, судебные сборы, "пивные крейцеры", экстренные обложения? Куда утекают имперские деньги?

За разговором они и не заметили, как добрались до площади перед королевским замком. Как всегда, там царило большое оживление: повсюду сновали лакеи, канцеляристы, курьеры, конюхи, горожане всех сословий, клирики разных рангов, конные офицеры и пешие зеваки. У ворот стояли на часах лейб-гвардейцы в панцирях.

– - Тебе надо спросить об этом у Филиппа Ланга, -- заметил Заруба и показал на высокие окна замка.
– - Он ведь камердинер императора, а это значит, что у него есть рука в государственных предприятиях. Кому, как не ему, знать, куда утекают имперские деньги.

Иржи Каплирж остановился.

– - Послушай, Петр!
– - перебил он родственника.
– - Нет ли у тебя желания составить мне компанию, пока я там наверху буду разбираться насчет моих сделок? Заодно и представлю тебя Иоганну Остерштоку, второму секретарю обер-гофмейстера. Это он платит мне деньги после того, как первый секретарь утверждает счета. Этот Остершток -- весьма приветливый господин и к тому же четвероюродный брат моему отцу. Он не из тех, кто забывает о родстве, а потому можешь не сомневаться в том, что он пригласит нас обоих к императорскому столу.