Шрифт:
НОЧЬЮ ПОЙДЕТ ДОЖДЬ
1
«Проклятые леденцы, — подумал Дворский, — это они, только они виноваты, увы…»
Он понимал, конечно, что не могут розовые
«И увидел Бог, что это хорошо, — усмехнулся Дворский. — Но ведь Бог не любит самоубийц…»
Он потрогал пальцами черный вентиль газовой плиты и, ощутив его жирную поверхность, почувствовал вдруг тошноту.
«А ведь не пробовал еще, — подумал, грустно улыбаясь. — И леденцы не пробовал, и это…»
Дворский поднялся со стула, на котором сидел перед газовой плитой, потянул к себе пиджак, брошенный на кухонном столе, и достал из кармана целлофановый конверт.
В конверте прилипли друг к другу два петушка.
Разорвав конверт, Дворский достал петушка с отвалившимся хвостом, повертел за палочку перед лицом, осторожно лизнул и покосился в угол, где затаился футляр со скрипкой.
«Спасательный круг, — подумал Дворский. — Еще надеешься, чудак…»
Он снова лизнул леденец, купленный сегодня утром в Рязани, и увидел далекий южный базар, горы арбузов и корзины винограда, кучки вяленой рыбы с жирными пятнами на растеленной под ней бумаге, ряды молочниц в белых халатах, ухающих мясников в багровых фартуках, услышал крики ослов, бэканье и ту самую музыку.
2
…Шли долгие годы войны. Мать Дворского навсегда осталась в Ленинграде, отец пропал в сорок первом, а еле живого мальчишку вывезли на Большую Землю по ладожскому льду.
Неким чудом разыскала сироту родная тетка, отцова сестра, и стал маленький Дворский жить в Ташкенте.
Тогда вот, в один из летних дней, сунула тетка Денису в руку несколько монет и разрешила сбегать на базар за леденцами.
Петушками на палочках торговали у входа. Он купил леденец и решил прогуляться с лакомством по базару.
Вот с леденца, наверное, и началось. Потом Дворский думал, что не пойди он за ним на базар, и судьба сложилась бы по-иному.
Сначала Денис услыхал музыку. Странно, но только раньше никогда не приходилось слышать ему эту известную ребятишкам того времени песню. И слова ее узнал Дворский позднее, после встречи с матрасом.
Потом он часто думал о том, первом ощущении, что пришло к нему от восприятия мелодии.
Почему именно эта песня? Что подготовило его сознание к встрече с нею, встрече, перевернувшей его существо? Ведь не жалкие леденцы, на самом деле…
В тени пивного киоска с баяном в руках сидел безногий матрос. Бескозырка съехала на затылок, из ворота белой голландки виднелся край застиранной тельняшки. Матрос сидел на тележке-платформе с небольшими подшипниками-колесами, и склонив голову, растягивал меха баяна. Перед ним на серой земле округло зеленел помятый армейский котелок.
Наверное, обличье матроса и вызвало ломкие воспоминания детства. Мама и папа, и летний Невский проспект, и нарядные дни, и гордые матросы, упрямо упираясь ногами в тяжелые гранитные мостовые, шли навстречу мальчику.
А здесь была скребущая душу музыка и приземленный матрос, ростом с него, Дениса, остолбеневшего, раскрывшего рот мальчишку.
Матрос не пел, он только играл, одну и ту же мелодию, не останавливаясь и не отдыхая. И люди замедляя шаги, иногда робко, бочком, боясь поднять на матроса глаза, продвигались к котелку и опускали смятые бумажки.
А матрос словно не видел никого вокруг, лоб покрылся мелкими каплями пота, потемнела вперед упавшая прядь, и пальцы безостановочно бежали по рядам перламутровых пуговиц.
Потом из-за стены киоска вышла молодая женщина в свободном платье, краснели розы на бледно-синем поле. Она шагнула вперед, заботливо поправила у матроса бескозырку и высыпала содержимое котелка в старую сумку из черного коленкора.
Женщина тронула матроса за плечо, матрос дернулся, только не сбился, и музыка продолжала комкать мальчишеское сердце.
Помедлив минутку, женщина заглянула в сумку, пытаясь прикинуть наличность, и снова настойчиво тронула матроса за плечо.
Музыка оборвалась. Матрос выпростал руки из ремней, отдал женщине баян и нашарил подле себя деревянные чурбачки. Женщина убрала инструмент в футляр, щелкнула замками и медленно пошла с баяном прочь, матрос толкнулся в землю чурбачками, покатился следом за ней и вскоре исчез за арбой, где лежали полосато-изумрудные арбузы на желтой Камышевой подстилке.
Только потрясенный музыкой мальчишка долго не мог сдвинуться с места и не заметил, как из его липких пальцев выскользнул полуслизанный «петушок» и упал в нагретую солнцем пыль…
3
«Наверное, и я кому-нибудь нужен, — подумал Дворский, — ведь не просто так, а для некой цели появился на этом свете».
Он снова посмотрел на замершую в углу скрипку, осторожно подошел к ней, наклонился, бережно взял в руки и принялся нежно покачивать, словно баюкал ребенка.
Дворский повернулся, приблизился к окну и, не выпуская футляра из рук, смотрел, как лихо прыгают буквы в неоновой надписи на фасаде стоящего напротив дома.
Улица приносила разнообразные шумы, звяканье трамвая, жужжание автомашин, неясные людские голоса, прерывистый говор далекой гитары и изредка визг тормозов, щемящий и обреченный.
Раздался звонок, Денис заторможенно положил скрипку на стол и поднес руку с часами к окну. Десять вечера. Кто б это мог? Снова позвонили, но Дворский не шевельнулся и только усмехнулся мелькнувшей мысли, что он кому-нибудь нужен…