Ночью в дождь...
Шрифт:
Постепенно сгустились сумерки и положение осложнилось. Конечно, осмотр места происшествия можно произвести и при свете прожектора, но в таком деле всегда важна быстрота: мощное же освещение организовать не так-то просто, да и при нем, бывает, не все заметишь.
Широкую канаву за гаражами мы переходим по мосткам и вступаем на территорию садового кооператива, о размерах которого у меня нет четкого представления. Сады — словно отдельное, само по себе существующее государство, со своим ритмом жизни, своей архитектурой и своим населением. Они красивы какой-то своей красотой и в то же время есть в них что-то неприятное и непонятное. «Гибрид пиратского судна, помойки и желтой сливы», как сказал Ивар, которому пробелы воспитания,
Я вспомнил, как однажды летом проезжал через Сады с оперативной группой. Это было, наверно, в самом начале лета: яблони стояли в полном цвету, а изгороди, увитые диким виноградом, фасолью и хмелем, напоминали зеленые валы, но осенью все выглядело уныло: обнажились надломленные и сгнившие рейки, небрежные заплаты из проволоки на металлических решетках, ржавое арматурное железо и засохшие стебли вьюнка.
И хотя возле некоторых участков можно увидеть легковую машину, все же сады-огороды — это владения людей, которые из-за своего возраста и недостатка средств не в состоянии строить дачу где-нибудь под Ригой, а рады и такой возможности с пользой побыть на свежем воздухе: посадить дерево или вскопать грядку под редиску. Некоторые занимаются огородничеством уже десятки лет. Помню, еще мальчишками мы бегали сюда после уроков поглазеть на тренировки жокеев или через щели в заборе следили за тем, как мелькают потные бока коней, легкие двуколки и яркие разноцветные атласные рубашки наездников. В те времена самые высокие яблони здесь были высотой с двухэтажную трибуну ипподрома. Домики, летом укромно прятавшиеся в зелени — лишь кое-где мелькнет крыша или труба (редкий хозяин имеет печь), — в общей осенней наготе открывают свои обшарпанные бока, повествуя о скромном достатке владельца, его изобретательности и постигших его невзгодах: пожаре, гнили или протекающей крыше.
Большинство домиков пережило несколько эволюций, и все они видны, словно линии судьбы человека на ладони его руки. Вначале будка для садового инвентаря, затем к ней прилепилась комнатушка в три шага шириной (в такой можно заночевать в летнюю ночь), а вот прилепилась еще одна: хозяин в расцвете сил, стал лучше зарабатывать, дети подросли — места нужно больше. Второе помещение он строит основательно, из газобетонных блоков, покрывает его шиферной крышей, но подкрадывается старость и одиночество, силы иссякают и потребности тоже: вместо стекла, разбитого сквозняком, — кусок фанеры.
Таких построек — заплата на заплате — много. На один сезон. Без будущего: растущий вширь город скоро прикончит и этот источник кислорода — центр отсюда недалеко, новые троллейбусные линии прокладывать не надо, магазины и пункты бытового обслуживания тоже близко. Такие участки — как золотой рубль, найденный на земле, — валяй, строй себе двенадцатиэтажные небоскребы!
Лишь в немногих домиках,
— Разве ближе, чем в штабе дружины, нет телефона? — спрашиваю я, идя за стариком по узкой, как мышиная, тропке. Она пролегла как раз по меже — никто из соседей не пожелал урезать свой участок. Мы пролезаем через щель между двумя высокими заборами из проволочной сетки, где двоим с большой ношей не разойтись. Вот такими узкими и длинными тропинками, напоминающими паучьи лапки, заканчиваются все подъездные дороги. Переплетающиеся и скрещивающиеся тропки как проводники жизни на всей огромной территории садово-огородного кооператива, и общая длина их наверняка составит десятки километров.
— Есть еще у сторожа, но у него аппарат частенько не работает: провода-то по воздуху переброшены. И у него такой дурной пес — укусить может.
— Сторож служит исправно?
— Да что тут вообще сторожить? Но сторожу положено быть. Вдруг случится что-нибудь серьезное? Он может позвонить в милицию… Бывает… пожарников вызывает… Летом еще ничего — народу много, чужие тут не показываются, а зимой почти все будки взламывают. Особенно те, что на окраине. Паршивые мальчишки. Ведь не держим здесь ничего такого, что стоило бы украсть, но эти сволочи гадят, а по пьянке могут и поджечь. Много ли надо — одну спичку и такая будка сгорит, как пучок лучины. Изловить их не удается: здесь не то, что на открытом месте. Сидят в какой-нибудь будке — пойди отыщи их. Я приладил один замок, другой — не помогает. Запри от такого, он вышибет стекло и все равно влезет. На зиму отключу электричество — недолго насидишься в темноте да в холоде…
— А милиция?
— Я же говорю… Тут ничего не увидишь, если в будку залезут. Но, бывает, их ловят — мы слыхали.
Мне очень нужен телефон, не откладывать же осмотр до утра. Сообщают о подобных случаях, как назло, всегда вечером. Вот и ходи тут как лунатик, а на другой день начинай все сызнова: ведь сам себе не веришь, что при свете фонаря заметил все.
— Сейчас уже будем на месте… Идите сюда! — Старик открывает калитку.
— Подождите, — останавливаю его. — Позвольте мне идти первым!
— Пожалуйста, пожалуйста!
Участок небольшой: широкие ровные грядки, остов парника над слоем листвы — она должна уберечь землю от глубокого промерзания; налево, в конце тропки, довольно аккуратный домик.
— Где?
— Идите вперед!
Дохожу почти до самого домика, но ничего не замечаю.
— Дальше идите по моим следам!
На взрыхленной земле видны глубокие следы. Они ведут к задней изгороди участка, где сетка между двумя столбами разобрана и смотана. Следы одного человека, других нет.
— Я тут весной всегда утопаю в воде, если канава не вычищена, — говорит он за моей спиной. — Мы туда ничего не бросаем — сама засоряется. Раньше я очень мучился — другие уже давно все посадили, а у меня еще полно воды на участке. Тогда я стал осенью немного подкапывать, и скажу вам — помогает. И теперь, смотрю, то же самое: канава полна почти до краев, значит, возле стока застряла какая-то кочка. Надо копнуть раз-другой — уровень спадет. А тут глядь — возле моего участка тоже кочка. Пойду, думаю, откопаю… Какая там кочка — целый пень!
На дне канавы ничком лежит человек. Мертвый. Я вижу часть его спины в грязном темно-синем плаще и затылок. Затылок густо залеплен кровью, поэтому я предполагаю, что рана — от удара, а не от падения навзничь.
Жидкие, серые волосы пожилого человека.
И ни одного следа ни на этой, ни на той стороне канавы.
«В теплую погоду труп всплывает через два-три дня, в холодную — немного позднее, и обычно всплытию не препятствуют даже привязанные тяжести», могу я процитировать из учебника криминалистики, хотя и не намерен вмешиваться в компетенцию судебного медика.