Ноги в поле, голова на воле
Шрифт:
— Мое терпение лопнуло! — воскликнул он, перекидывая свои штаны через плечо и оправляя смятую рубаху, которую ему мать в то утро наскоро подкоротила.
Он подпрыгивал в этой своей не достающей до колен рубашонке с ноги на ногу и напевал:
— О-ля-ля! О-ля-ля! Как пушок летаю я!
Пылим мы так трусцой по дороге, а тут, глядь, из-за поворота прямо на нас шествует сельский батюшка Василий. Мы живехонько притормозили, скорчили постные рожи и прямо к батюшке целовать ему руку, как нас дома учили. Иканыч левой рукой прячет за спину штаны, правой хватает волосатую поповскую руку и сгоряча чмокает ее два
— Будь здоров, сынок, будь здоров! — довольно стрекочет поп, уже где-то спозаранку набравшийся ракии [3] и потому болтливый, точно сойка. — Сразу видать славного и вежливого мальчугана.
А «славный и вежливый мальчуган» бочком-бочком, поскорее обошел сторонкой батюшку Василия, так что тот и не заметил, что за бесштанник только что был перед ним.
5
3
Ракия — особый вид водки.
На следующий день мы познакомились еще с одним действующим лицом, без которого невозможно было представить себе нашу школу. Это был школьный прислужник и истопник Джурач Карабардакович.
Этот Джурач Карабардакович был здоровенный добродушный старикан, весь заросший седой гривой, громадными усами и кустистыми бакенбардами. Все это срослось у него вместе, в точности как у старого австрийского короля Франца-Иосифа. Когда-то в молодости портрет Франца-Иосифа поразил Джурача, и он дал торжественную клятву отрастить себе такую же бороду: «Если король в таких дремучих космах ходит, как конь табунный, почему бы и мне не ходить!»
Из-за этих усов, бороды и бакенбардов наш старикан напоминал восточного разбойника Али-Бабу, бизона, тибетского быка, болотную цаплю, совиное гнездо, старого хряка, камышовую хижину с двумя круглыми окошечками и еще что-то такое совершенно невообразимое.
В молодости Джурачева жена раз десять сбегала от своего косматого благоверного и выходила замуж в другие села. Но, не выдержав долго в чужом доме, снова возвращалась к своему соколу, и они шумно справляли новую свадьбу.
Наряду со своей бородой старина Джурач почитал еще и ракию: сливовицу, яблочную, грушовку, кизиловку, кукурузную и прочие сорта этого зелья. Бывало, он так напробуется ракии у перегонного котла, что тут же свалится, так что мужики садятся на него, как на бревно, в ожидании, когда забулькает варево.
Зато в школе ни один человек не видел Джурача под парами. Даже после самой жестокой попойки ночью наутро он являлся в школу трезвый и умытый и, собрав в кружок ребят, держал перед ними речь о вреде алкоголя.
— Знаете ли вы, дети мои, кто такой пропойца? Пропойца — это осел, чурбан, болван, сивый мерин, пень стоеросовый, грязная свинья и пропащий дурак. И это еще только малая часть его прозвищ, а если бы я вам все их перечислил, так набралось бы по пять штук на каждую букву алфавита.
Говорили, будто бы старина Джурач Карабардакович в ранней молодости где-то там, в своей Лике, гайдучил. Это была последняя славная гайдуцкая дружина с личско-долматинской границы, в ней были такие знаменитые герои, как Лазар Шкундрич, Лука Лабус, Гаян Кукич, Аврам Ёванич, Ланга Медич, Чавлин Долматинец и Раян Меньшой. Какая доля правды во всем этом, определить невозможно. Во всяком случае у Джурача от гайдуцкого прошлого остались серебряные нагрудные знаки, так называемые токи и илики, тяжелые бляхи, какими еще в старину украшали себя гайдуки.
Один раз в году, в день поминовения усопших, когда все крестьяне отправлялись в церковь и на кладбище и зажигали там свечи за помин души покойных, у старины Джурача был неузнаваемо строгий и серьезный вид. Он отправлялся накануне в город, покупал там самую толстую восковую свечу, приносил ее в церковь и ставил за упокой души нашего народного героя Королевича Марко.
Выходит старина Джурач из церкви и, громко шмыгая носом, роняет тяжкие слезы.
— Господи, да что ж это такое? — дивятся односельчане.
— Умер Марко! — отвечает старина Джурач.
— Какой еще Марко? — недоумевают люди.
— Как это какой! Он самый, Королевич Марко, незабвенный наш герой! — плачет старик. — Боже мой, какая это для меня потеря!
И чтобы залить свое горе, старик Джурач заворачивает в сельскую корчму и там напивается до бесчувствия за упокой души Королевича Марко. А наутро отправляется к нашему пономарю Глише и требует, чтобы тот читал ему песнопения о Королевиче Марко.
— Да смотри, Глиша, как бы у тебя по нечаянности Королевич Марко в темницу не угодил, отведаешь тогда моего кизилового посоха!
Глише хорошо известен вспыльчивый нрав его друга, и он внимательно следит за выбором куплетов. Но вот однажды пономарь в подпитии возьми да и начни читать следующие строки:
Взлютовал тут Муса Кеседжия, Повалил героя на зеленый луг, Оседлал он грудь богатырскую, Королевича Марко поверженного…Не успел пономарь произнести последние слова, как Джурач вскочил, точно лев, схватил чтеца за шиворот и за пояс, брякнул его об землю, взгромоздился ему на грудь и прокричал:
Обожди-ка ты, Муса Кеседжия, Вероломную победу свою праздновать. Есть у Марко один верный друг — Побратим его Карабардакович!..Видит церковная крыса, что настал его черный час, и выдвинул в свою защиту такую песню:
Заклинаю я тебя святым господом, Пощади ты меня, Карабардакович, За героя Марко Королевича Три мешка отвалю тебе золота!..Подобное обещание оказывает свое действие. Джурач поднимается, извлекает Глишу из дорожной пыли, а тот кидается за новой бутылью ракии, к которой они и прикладываются до тех пор, покуда старина Карабардакович, воодушевившись и повеселев, не заводит новый стих: