Ногин
Шрифт:
По двум кардинальным вопросам Ногин и Цедербаум не спорили — это об Эдуарде Бернштейне, который так откровенно предпринял ревизию марксизма, и о постановке дела «Рабочего знамени» в масштабе всей России.
Бернштейн был прочитан на немецком языке, препарирован острым скальпелем и проклят по всем статьям. А его лозунг для рабочего движения — «конечная цель — ничто, движение — все» — подхлестнул двух полтавских ссыльных с Кузнецкой улицы немедленно начать на свой страх и риск большое и ответственное дело: они решили восстановить «Рабочее знамя» во многих пунктах страны, чтобы оно сыграло роль и Центрального Комитета и центрального органа РСДРП. И Сергей и Виктор понимали, что партийную работу в стране надо ставить наново: минский съезд партии лишь огласил манифест, участники съезда арестованы, действенных организаций социал-демократов слишком мало, и работают они разрозненно. Объединить их можно лишь с помощью массовой политической газеты или журнала.
Полтавчане
В те дни, когда Ульянов по делам будущей «Искры» приехал в Псков, Виктор и Сергей приняли важное для себя решение: Ногин останется в Полтаве и создаст два новых кружка — на железной дороге и у ремесленников города; Цедербаум самовольно отлучится в Тулу к О. А. Звездочетовой, а затем в Питер.
Так и сделали.
Сергей уехал тайком. Виктор создал два новых кружка и теперь трижды в неделю пробирался задворками то к ремесленникам, то к рабочим депо, то к табачницам. И снова, как в Питере, появилось ощущение тревоги и радости. Правда, народ был не такой боевой, как за Невской заставой, однако от пламенных слов «Манифеста Коммунистической партии» загорались глаза у каждого.
Но не было под рукой «Капитала». А хотелось прочитать слушателям то место, где сказано Марксом: «Бьет час капиталистической собственности. Экспроприаторов экспроприируют!» И он решил добиться возвращения книги, которую отобрали жандармы при обыске 16 декабря 1898 года.
Директору департамента полиции С. Э. Зволянскому было подано прошение — вернуть книгу, задержанную по той причине, будто она изъята из обращения. «По наведенным мною справкам, — писал Виктор, — оказывается, что это неверно. 1-й том «Капитала» не изъят. Поэтому прошу Ваше превосходительство выслать мне мою книгу по вышенаписанному адресу».
Через две недели пришла резолюция Зволянского: «Объявить Ногину, что книга эта приобщена к делу в качестве вещественного доказательства и поэтому возвращению не подлежит».
Виктор, как смог, пересказывал основные мысли первого тома и готовил кружковцев к выступлению 1 Мая.
Одновременно он нашел способ пересылать письма Сергею Андропову с оказией, минуя цензуру, через сотрудника казенной палаты Морщакова. Андропов тоже задумывал издание журнала в Лондоне. Но Виктору не все было ясно в планах лондонского друга, и он пытался изложить ему свое «кредо».
«Вы спрашиваете, мой дорогой, самый лучший друг, как я пришел к моему новому выводу. Все время до тюрьмы, в тюрьме и теперь я считал необходимым бороться не только с капиталистами, но и с правительством. До знакомства с Вами и до близкого знакомства с направлением русских социал-демократов я всегда представлял себе необходимой борьбу чисто политическую, основанную на экономической почве. Когда я стал почитывать «Рабочую мысль», то был страшно удивлен ее направлением. Об этом я говорил Вам и до ареста. Неужели Вы забыли это, или, может быть, считаете моим новым выводом то, что я думаю удрать? Но вспомните тот памятный вечер, когда Вы были у меня и мы говорили о желании работать после. Может быть, Вы подумали, что я намеревался работать, отбыв ссылку и исполнив все предписания начальства? Сознаюсь, что у меня тогда не было ясного представления о том, каким образом и где я буду работать, но я решил тогда не сходить с избранной дороги. После тюрьмы, после всех событий, бывших во время стачки, и после, словом, после того, как я увидал воочию все подлости наших управителей, я крепче убедился в необходимости работать. Теперь, когда я живу в Полтаве, я вижу, что жизнь здесь слишком мелочна и не дает надежды на возможность принести какую-либо пользу. Но, кроме Полтавы, мне предстоит житье в ссылке, где будет еще хуже и гаже! О жизни там я не могу без ужаса подумать. Мне-кажется, что похоронить себя в какой-нибудь трущобе на три-четыре года в то время, как кругом кипит борьба и когда работать для ниспровержения негодяев есть обязанность каждого человека, — по меньшей мере подло. И вот я решил бежать. Теперь мне важно знать все условия нелегального житья и то, как его можно устроить, поэтому я теперь разузнаю все это. Мне думается, что, если кто-либо решил идти в дело, порвав все связи с легальным житьем, должен работать в каком-либо большом деле. Мне думается, что я не удовлетворюсь одной работой в каком-либо промышленном центре, — и я, сидя еще в тюрьме, решил, что посвящу себя на работу в таком журнале, о котором пишете Вы. Но должен Вам сказать, что и для меня, как и для Сергея Осиповича, неясна программа Вашего будущего журнала. Журнал общего характера с большей революционной окраской, объясняющий массам как их экономические нужды, так и политическое бесправие, для России необходим. Вы пишете, что желательно придать рабочему движению окраску конца 70-х годов. Понимаете ли Вы под этим и терроризм или нет? Мне думается, что рабочее движение с каждым годом будет принимать все более и более ярко-революционную окраску, особенно после того, как рабочие выступят на путь демонстраций и манифестаций, возможность которых вероятна в ближайшем будущем. Тогда частенько будут происходить стычки с полицией, и масса будет, пожалуй, понемногу начинать вести вооруженную борьбу. Следовательно, мы должны развивать в массе потребность к отстаиванию своих политических прав. Но если мы вспомним все технические усовершенствования военного дела за последнее столетие, то увидим, что никакое вооружение массы не принесет большой пользы и что надеяться на внезапный взрыв и на хороший конец его трудно. Вероятнее всего, что правительство будет вынуждено дать какую-нибудь плохонькую конституцию после ряда рабочих демонстраций, манифестаций и стычек политического характера и глухой оппозиции других классов. Создавать революционные организации и агитировать среди рабочих в пользу достижения политических прав необходимо, и я всей душой рад отдаться такому делу. Отвечаю на Ваш второй вопрос, как я Вас понял: если мне удастся удрать в марте или в апреле, то, прежде чем начать работу, я, может быть, приеду в Англию. Как бы я желал сделать жизнь Вам за границей более лучшей! Я вполне с Вами согласен, что, прежде чем похоронить себя, надо пожить вольной жизнью. Но жить всегда за границей, конечно, я не намерен. О том, как лучше работать — в одиночку или сообща с друзьями, — и спора быть не может. Для меня было всегда самым сильным желанием работать с Вами, и я надеюсь, что это желание исполнится.
Пишите же, дорогой. В следующем письме напишу Вам о том, что я думаю о деле среди крестьян, а сейчас тороплюсь кончить.
Поздравляю с победой! На днях издан циркуляр, дополняющий закон 2 июня 1897 года: в нем говорится, что к числу праздников, установленных законом, прибавляется 2 февраля, 14 сентября, 21 ноября…
До свидания!
30 января 1900…»
Сергей Цедербаум вернулся в подавленном настроении: ни у Ольги Звездочетовой, ни в Питере у маленькой группы рабочезнаменцев не было ни сил, ни средств, чтобы вести работу в масштабе всей страны. Правда, он привез пачку нелегальной литературы, и работа в кружках оживилась. Но литературу дал М. И. Гурович. А он оказался провокатором.
Навестили Ногина и Цедербаума екатеринославские подпольщики А. Мартынов и М. Душкан.
О Душкане полтавцы понятия не имели. А Мартынов-Пиккер считался известной персоной. Он сыграл активную роль в студенческой демонстрации на Волковой кладбище в Петербурге в 1886 году, когда отмечалась двадцать пятая годовщина смерти Добролюбова. Тогда этого студента выслали на родину в Пинск. А позднее он проявил себя в Одессе и за пропаганду среди рабочих отбыл десять лет ссылки в Восточной Сибири.
Человек бывалый и опытом умудренный, он оценивал Ногина и Цедербаума как приготовишек и закончил разговор с ними тоном покровителя:
— Итак, молодые люди, вы будете писать для «Южного рабочего». Надеюсь, вам лестно печатать свои статейки в таком нелегальном органе?
— Ну, мы еще поглядим, — сказал Виктор и понимающе перехватил взгляд Сергея. — Номер первый и второй не совсем в нашем плане.
— Не ожидал! — бросил Мартынов. На том и расстались.
Но не успели полтавчане оглядеться, как в Екатеринослав нагрянул Зубатов со своей московской охранкой. Он прошел по городу, как Мамай, и далеко не все сотрудники газеты успели скрыться. Непоправимый удар нанесла охранка в Кременчуге: она разгромила типографию газеты, которую с блеском поставил полтавский поднадзорный И. Виленский.
День за днем рушились все ближайшие планы. А где-то вдали маячили две тернистые дороги — либо подполье и работа в крупном индустриальном центре, либо первый побег за границу. Однако по любой дороге можно было идти только с чужим, но хорошим «видом» на жительство.
Пока «вида» не было, написали Мартову о своих поисках и сомнениях и пригласили его сотрудничать в «Рабочем знамени», — Андропов дал заверение, что очередной номер выйдет в Лондоне.
6 апреля Виктор самовольно уехал в Калязин: Варвара Ивановна присмотрела ему чиновника, который за десять рублей согласился устроить приличный паспорт. Зволянскому полетело донесение: поднадзорный Ногин сбежал, есть слух, что его надо искать в Питере. Но он сам вернулся через десять дней с «видом» на имя калязинского мещанина Василия Петровича Новоселова.
Просто чудом не попал в руки полиции этот паспорт. Околоточный и понятой явились с обыском, едва Виктор пришел с вокзала домой и, словно по наитию, захлопнул щеколду на входной двери. Пока в дверь барабанили да Сергей препирался на крыльце с начальством, нашлось время выскочить во двор и сунуть документ в большую поленницу. И когда начался обыск, Виктор уже рубил дрова для хозяйской печки.
— Вот вам еще один урок, Сергей Осипович, — сказал он, когда беда миновала. — Прежде мы только по сторонам поглядывали, «хвоста» остерегались да научились приходить на свидания точно в срок. А теперь постигли еще одну уловку: куда ни явимся, сейчас же дверь на засов! Ведь пропал бы мой Новоселов, если б сунулась эта парочка в раскрытую дверь! Хитрая это механика — нелегальное житье…