Нокаут
Шрифт:
– Роберт нервничает, – равнодушно сказал он, – говорит: стар я и не в весе.
– А ты как считаешь? – Сажин поднял голову.
– Что я? – Зигмунд пожал плечами. – Да теперь и поздно.
– А если бы не поздно?
– Я бы взял Анохина. Он чуть слабее, но ему двадцать. Надо думать о будущем.
– Чуть? – спросил Сажин и отстранился. – Во-первых, через это «чуть» сотни спортсменов перешагнуть не могут. «Чуть» – это мастерство. Я не беру боксера на первенство Европы за то, что ему двадцать лет.
–
– Ты сказал: думать о будущем? Я и думаю. О твоем! О его, – Сажин кивнул на Шурика. – Пока я тренер, будут ездить сильнейшие, а не перспективные. Иначе перспективные не становятся сильнейшими. Одни ждут, что их за возраст выгонят, другие – что за возраст включат.
Шурик перестал раскладывать деньги и смотрел на Сажина. Маленький и сухой, с поднятым плечом, широко расставив ноги, тот стоял перед Калныньшем и крутил пальцем перед его носом.
– Роберт сказал, что он стар. В тридцать четыре года человек считает себя старым? Он хотел услышать от тебя шутку… – Сажин подошел к Шурику и хлопнул его по затылку. – Считать разучился?.. Кстати, мне полагается на двадцать шиллингов больше. Объяснить, почему?
Шурик сбился, сложил все деньги в одну кучу и стал раскладывать заново. Сажин взял со стола пять шиллингов и пошел к дверям.
– Вычтешь, – сказал он на ходу. – Зигмунд, помоги Шурику, а то ты большим начальником стал. – Сажин хлопнул дверью и спустился в бар.
Он взял бокал светлого пива и сел так, чтобы была видна входная дверь. Зеркальные, блестящие от дождя двери крутились, пропуская людей и чемоданы, форменные фуражки рассыльных и самые разнообразные головные уборы постояльцев.
Через два столика от Сажина сидели Лемке и Фишбах.
– Да, – Фишбах поправил темные очки и, вытянув полные губы, отхлебнул из кружки. – Никаких сомнений, он почти не изменился.
– Черт меня дернул послушать вас, – Лемке подвинул к себе стакан сока и опустил в него соломинку. – А если бы мы с ним столкнулись в дверях?
– Я не мог ждать, – Фишбах посмотрел в сторону Сажина и сказал: – Не поворачивайтесь, Вальтер. К русскому подошел Карл Петцке, он тоже сидел в Маутхаузене и все не может успокоиться. Все ищет… – Фишбах грустно улыбнулся. – Все ищет, их союз мы зовем «Охотники за головами». – Он отставил пустую кружку и взял полную.
– Что нужно этим людям? – спросил Фишбах после паузы. – Как они легко судят, кто прав, а кто виноват! Они сейчас более жестоки, чем мы четверть века назад. – Фишбах посмотрел на Лемке. – Мы не убивали по своей воле, а они выслеживают нас, словно зверей. Десятилетиями идут по следу. Это гуманно?
– Ну-ну! – Лемке улыбнулся и положил ладонь на руку Фишбаха. – Вы еще не на суде, Пауль. Уйдем отсюда. За стойкой есть запасной выход.
Они поднялись и не торопясь ушли из бара.
– Карл! Карл! – Сажин рассмеялся и потрепал собеседника по плечу. – Молодчина, что приехал, я ужасно рад тебя видеть. Как Ева, как мальчишки? – Сажин щелкнул пальцами, подозвал официанта и заказал еще пива.
– Здоровы, – Карл поежился, зябко потер руки, – я мало их вижу, Миша. – Карл выглядел очень усталым. Худой, в больших роговых очках и с хохолком на макушке, он походил на маленькую вымокшую под дождем птичку. Словно почувствовав, о чем думает Сажин, Карл усмехнулся и спросил:
– Не очень я похож на героя, борющегося за справедливость?
– Ты не меняешься, Карл, таким ты был и в лагере.
– Вот именно, – Карл вздохнул, снял очки, провел пальцами по глазам и сжал переносицу, – но ведь кое-что за эти двадцать шесть лет изменилось. – Он невесело усмехнулся.
Карл вспомнил, каким Сажин был в лагере. Знаменитость! Его даже показывали гауптштурмфюреру – единственный однорукий. Кто же мог еще одной рукой выполнить норму? Из всего барака Миша был, пожалуй, самый злой. У иных на злость не хватало сил и мужества. У Миши не хватало руки…
Добрым лицо Михаила нельзя назвать и сейчас, но в нем спокойствие и уверенность. Карл понимал, что даже Михаилу нельзя полностью открыться. Он не поймет. Ему не надо искать фашистов, в России имеются хорошие специалисты, Михаил спокоен. У него другие заботы и другие дела. С него сняли это бремя, и он свободен. Наверное, Миша считает, что Карл все еще мстит и увлечен таким паскудным делом.
– Все ищешь, ездишь? – спросил Сажин.
– Езжу, Миша, – Карл кивнул. – Ева сердится, мальчики от рук отбились. – Он махнул ладошкой. – Ты-то как? Все еще не женился?
– Некогда. Но детей у меня хватает. Я тебя познакомлю, Карл. У меня такие ребята…
– Да-да, – Карл поправил очки. – Женщины любят высоких и здоровых…
В дверях мелькнула черная мокрая шевелюра Кудашвили.
– Роберт! – позвал Сажин. – Ты почему без шапки?
– Извини, – Роберт достал платок и вытер голову. – Не бойся, я не простужусь.
– Знакомься, Карл. Роберт – мой старший. Когда мы с тобой познакомились, Роберту было семь лет.
– Какой большой, – Карл встал и подал Кудашвили руку. – Здравствуй!
– Здравствуйте, – Роберт осторожно пожал протянутую руку и поклонился.
По лестнице скатился Шурик. Сажин подтолкнул его к Карлу.
– А когда родился Шурик, наш барак, Карл, уже переоборудовали в музей.
Карл пожал Шурику руку, взглянул на часы и заторопился.
– Извините, друзья. У меня сегодня еще деловая встреча. Миша, завтра в двенадцать на старом месте.
– Хорошо, Карл. Привет Еве и мальчикам.
– Спасибо, спасибо! До скорой встречи, друзья! – Карл раскланялся и скрылся за стеклянными дверями.