Нокаут
Шрифт:
– Спать, спать! – Зигмунд вытолкнул Роберта из номера, взглянул на Шурика, пожал плечами и вышел.
Старый Петер оттолкнул контролера и вошел в здание, где через час должна состояться товарищеская встреча: Бартен – США, Калныньш – СССР, так по крайней мере написано в афише у дверей. Вальтер зря волновался, возврата билетов не было. Никакая реклама не могла убедить знатоков бокса, что Дорри—серьезный противник для уже знаменитого американца. И замену Дорри на русского приняли одобрительно.
Петер взял у мальчишки программку, правая ее сторона была заклеена фотографией русского, под которой написано, что он врач-хирург, его возраст, вес, рост и все. Никаких титулов. Так настоял Сажин, а спорить Вальтер Лемке не рискнул. И так русские спасали его финансы и престиж. Петер отказался быть судьей, хотел взглянуть со стороны, русский ему понравился, но Дин Бартен – настоящий боксер, «однорукий», тяжелый, но настоящий. Мальчику не выдержать, тотализатор принимал семь к одному, но любителей играть на русского почти не находилось.
– Десять к одному за Дина, – сказал Петеру подошедший букмекер.
Петер опустил руку в карман, и букмекер заволновался.
– Визе, вообще-то ставки семь и восемь против одного, – быстро заговорил он, – но я принимаю: десять.
Петер вынул все имеющиеся деньги, пересчитал их и положил в протянутую руку.
– Тысячу шиллингов на русского.
– Ты всегда был чудной, Визе. Иль разбогател?– спросил букмекер, делая отметку в блокноте и пряча деньги.
Петер отстранил его и двинулся к раздевалкам.
Старый боксер потоптался у входа в служебные помещения и не пошел туда. Все видено сотни раз – и усталое равнодушие ветеранов, и самоуверенность позирующих фаворитов, и мандраж новичков, прячущих неуверенность и страх под вздрагивающей, соскальзывающей улыбкой.
Петер вышел на улицу. Зря он пришел рано. Вообще не надо возвращаться на матч. Сажин погорячился и подставил мальчика. Петер зашагал по мокрой листве парка. По параллельной аллее к круглому зданию спортивной арены тянулась вереница темных фигур. Приехали русские или нет? Визе хотелось увидеть бой, но он упрямо уходил, сутулый и длиннорукий человек – единственный он шел в обратную сторону.
Поток людей, идущих по соседней аллее навстречу, становился все гуще. Петер вышел из парка и услышал русскую речь. Из посольской машины с дипломатическим номером вышли Сажин, Кудашвили, рыженький легковес и противник Дина Бартена. Они о чем-то быстро говорили и шли вместе со всеми в сторону арены. Петер знал, что они имели право въехать в парк. Знали они об этом? Русские любят подчеркивать свою демократичность. Петер взглянул на часы, оставалось пятьдесят минут. Бартен сейчас уже на столе у массажиста. Петер сжал кулаки: тридцать с лишним лет назад он ехал сюда на встречу с Максом; знал, что победить не дадут, но ехал. Петер шел вдоль ограды, и ее прутья казались рядом штурмовиков, которые в тот день опоясывали арену.
Когда Петер вернулся, зал уже был переполнен и сигарный дым обволакивал зрителей. Мальчик не привык к дыму, у любителей в зале курить запрещено. На девятом, десятом раунде этот дым, словно вонючая вата, начнет запечатывать рот. Визе вспомнил, что раунда будет только три, но посмотрел на зал с неприязнью. Он вообще не любил зрителей. Зал, как обычно, притаился в темноте, тяжело вздыхал и ждал. Ярко освещенный ринг похож на больничную койку, скорее даже на операционный стол, стерильно белый. На белом лучше всего видна кровь.
Петер, набычившись, стоял в проходе. Он взглянул на телевизионные камеры – ждут. На первые ряды и ложи, где рассаживались почетные гости. Вечерние костюмы, обнаженные плечи, возбужденные лица и блестящие глаза – ждут.
Зигмунд с Сажиным поднялись на ринг, в зале захлопали, Зигмунд протянул тренеру руки. Сажин проверил бинты, запахнул на боксере халат и спросил:
– Не остываешь?
Зигмунд молча обернулся к противоположному углу, и Сажин с беспокойством следил за боксером.
Прошло еще несколько минут, но противник и судья на ринге не появлялись. Лицо у Зигмунда стало жестким, над бровями выступили мелкие капельки пота. Он с преувеличенным вниманием разглядывал забинтованные руки, сжимал и разжимал пальцы – проверял, не перетянул ли бинты.
– Местная анестезия, – он показал на противоположный угол.
Зал заполнил хорошо поставленный баритон:
– Дамы и господа, в зале присутствуют представители посольства Советского Союза. Они так же, как и все мы, пришли сюда, чтобы полюбоваться замечательным поединком.
Зал вздыхал, ворочался, нервно дышал табачным дымом.
Зигмунд оглядел пустой ринг, снова натер подошвы боксерок канифолью, переступил с ноги на ногу, нервно зевнул, скинул халат, вышел в центр ринга и стал азартно боксировать один.
В ярком четырехугольнике света, опоясанный белыми канатами, боксер казался маленьким и хрупким. Зал не обращал на него внимания, раздался только один возглас:
– Красавчик! И такой молоденький! – В голосе женщины звучало любопытство и ожидание.
Сажин проследил за движениями боксера, обернулся, нашел Роберта и Шурика, которые чинно сидели на приставных стульях перед первым рядом, помахал им рукой и снова повернулся к рингу.
– Миша никогда ни о ком не забудет, – сказал Роберт и протянул Шурику конфету. – Зигмунд сегодня выиграет, и я тебя прощу, жеребенок.
Шурик, сидевший словно перед фотообъективом, покосился на грузина, взял конфету, заложил ее за щеку и снова застыл.
– Я похож на представителя? – спросил он, поправил галстук и осторожно провел ладонью по прилизанным рыжим вихрам.