Ноль эмоций
Шрифт:
Утром, когда Черных повел на палубу Пирата – мыть (страшный тот был после пережитой ночи: грязный, шерсть свалялась, глаза затекли), ему встретился Затирка, который вел по палубе высокого человека со связанными сзади руками. От него пахло рыбой. Человек остановился и сказал:
– О! Медведь на русском корабле! Это так традиционно!
– Иди, иди! – сказал Затирка.
Почти вся команда работала на палубе – убиралась после ночного шторма.
– Ну как дела, Пират?! – крикнул Плехоткин.
Пират поднял голову. По океану еще ходили солидные валы, но из разорванных белесых туч выглядывал
– Значит, хороши дела? – еще раз переспросил Плехоткин. – И у нас неплохо. А за ночную вахту тебе причитается!
Он вытащил из кармана кусок сахару и кинул Пирату. Пират поймал сахар и захрустел. Солнце совсем вылезло из-за облаков и приятно грело нос. Хорошо!
…А больше всего Пират любил, когда матросы играли в домино. Вот интересно было на них смотреть! Они собирались в кубрике, усаживались за стол и со всего маху били по нему черными костяшками. А потом все разом кричали, словно совершенно неожиданно ко всем им пришла большая радость, а двое со скучными лицами лезли под стол. Сначала Пирату было очень неудобно, когда большой и сильный Черных лез под стол. Пират тут же семенил за ним следом: может, кто обижает хозяина и надо заступиться? Под столом множество ботинок и сапог стучали об пол. Пират вылезал вслед за хозяином и смотрел на матросов, которые громко смеялись. А Черных, вместо того, чтобы сказать «молодец, Пират!» и дать сахару, вместо этого недовольно говорил:
– Ну ладно, ладно… веранда танцев.
Но потом Пират понял, что никого здесь не обижают, а это просто игра. Особенно ему нравилось, когда кто-нибудь громко кричал: «Рыба!» – и сильно ударял костяшкой. И Пират тогда со всего маху бил лапой по столу. Что здесь поднималось! Матросы со смеху падали с табуреток, а Пират, поощряемый всеобщим вниманием, тут же перекатывался через голову. Что и говорить, веселая это была игра!
Любил еще Пират смотреть, как борются матросы. Он даже порявкивал от удовольствия, глядя, как здоровенные парни пытались повалить друг друга. Они казались Пирату двумя медведями. Так и подмывало встать на задние лапы и побороться!
Боролся иногда и Черных. Правда, мало было на него охотников, разве что дизелист Сомов. И каждый раз, когда борьба вступала в решающую фазу, Пират не выдерживал и лез на Сомова. Но от этого вмешательства ничего хорошего не получалось. Сомов кричал на Пирата, что тот ему чуть не порвал робу, кричал и на Черныха, что тот его поборол только с помощью медведя, а Черных зло говорил Пирату: «Не лезь!» Пират обижался и уползал под кровать. Он мог привыкнуть ко всему, но когда валили на пол хозяина – сидеть на месте было выше его сил…
А один раз в домино пришел играть боцман. Пират хотел было, как всегда, залезть под койку, как боцман вдруг поглядел на него необычно добрым взглядом.
– А подрос Пират-то на пограничных харчах, – сказал он. – Свыкся?
– Свыкся, товарищ боцман, – сказал Черных.
И они сели играть. Пират никуда не полез. Он стоял на задних лапах перед ними, держась за стол, и смотрел, как стучат костяшками. Боцман играл солидно, не спеша, обдумывая каждый ход. Смотреть собралось
– Эээх, была не была – ррыба!
И ахнул по столу здоровенным кулачищем с костяшкой.
Пират, стоявший рядом с боцманом, понял, что настала пора действовать, поднял лапу и ударил… по плечу боцмана! Раздался треск отрываемого погона, весь кубрик взорвался от смеха. Боцман, красный от неожиданного удара, вскочил.
– Ты что… ты что?! – закричал он.
Пират прыгнул на пол и мигом забрался под кровать.
– Распустил свою скотину!! – заорал на Черныха боцман. – Завтра же списать на берег! Чтобы духу его здесь не было!
Боцман вышел из кубрика и так хлопнул дверью, что костяшки домино на столе жалобно подпрыгнули.
В кубрике наступила тишина. Кто-то чиркнул спичкой. Кто-то тяжело вздохнул. За стеной хлюпнула волна.
– Нехорошо вышло, – сказал Плехоткин. – Пирата, конечно, никуда не отдадим, но… нехорошо…
– Может, пойти объясниться с боцманом? Ведь Пират же не нарочно…
– Сейчас лучше не ходить… в гневе он. Завтра делегацию выделим и пойдем с утра, – сказал дизелист Сомов.
И матросы стали расходиться из-за стола – кто полез с книжкой на койку, кто сел писать письмо, а Плехоткин вынул гитару. Одну хорошую песню знал радиометрист Плехоткин.
Кожаные куртки, брошенные в угол,Тряпкой занавешенное низкое окно.Ходит за ангарами северная вьюга,В маленькой гостинице пусто и темно.Пелось в этой песне про северных летчиков, но ребятам всегда казалось, что эта песня сочинена про них – про моряков пограничных войск, которые в любую погоду, днем и ночью, летом и зимой сторожат границу нашей страны.
Командир со штурманом мотив припомнят старый,Голову рукою подопрет второй пилот.Подтянувши струны старенькой гитары,Следом бортмеханик им тихо подпоет.Эту песню грустную позабыть пора нам,Наглухо моторы и сердца зачехлены.Снова тянет с берега снегом и туманом,Снова ночь нелетная даже для луны…А ночь над океаном наступала действительно нелетная: начинал накрапывать мелкий дождик, короткие холодные волны стучались о камуфляжные скулы пограничного корабля, вахтенный матрос натянул на голову капюшон. По зеленому экрану локатора бегал тонкий луч, ударяясь о прибрежные скалы, о стаи бакланов, взлетающих над водой, о близкие и далекие корабли. Песни песнями, а служба службой.