Ноль К
Шрифт:
Потом я рассмотрел и саму комнату – обстановка спартанская, стены и пол из тесаного камня. За поцарапанным дубовым столом сидят мужчина и женщина. На столе ни табличек, ни бумаг. Мужчина и женщина разговаривают, может, и не друг с другом, а на деревянных скамьях, обратившись к ним лицом, ко мне спиной, непринужденно расположились девять человек.
Я понял, что сопровождавшая меня женщина ушла, но не утерпел и оглянулся, как сделал бы всякий, – удостовериться. Ушла, конечно, – позади меня, шагах в пяти, закрывалась раздвижная дверь.
Женщина за столом рассказывала
Свободная блуза, платок на голове – в этом наряде она казалась хрупкой, говорила по-английски, спокойно и четко, и я гадал, из каких краев ее изящный акцент и кожа цвета корицы.
– Представьте себе: на балкон над площадью Святого Петра выходит папа римский. Внизу – тысячи людей, они пришли получить благословение, – говорит женщина, – получить надежду. Папа пришел благословить их будущее и дать надежду, что последним вздохом не закончится жизнь души.
Я попробовал представить себе, как стою среди бесчисленных сдавленных тел, среди толпы, объятой священным трепетом, но не смог поймать ощущение.
– Здесь же мы имеем дело с малым, частным, требующим кропотливого труда. Один человек входит в криокамеру, через некоторое время – другой и так далее. Сколько их, этих людей, в обычный день? Здесь нет обычных дней. И нет ничего нарочитого. Наши тела не сгибает раскаяние, смирение, покорность, благоговение. Мы не целуем ног, не целуем колец. У нас нет молитвенных ковриков.
Женщина подалась вперед, одной рукой сжала другую, и в каждой ее продуманной фразе звучало подлинное воодушевление – так мне хотелось думать.
– Но связаны ли мы с религиями и обрядами, давно существующими? Возможно, наша революционная технология лишь обновляет и углубляет традиционные концепции вечной жизни, которых пруд пруди?
Один из слушателей обернулся и посмотрел в мою сторону. Оказалось, это отец, он вроде бы ожидал меня увидеть и кивнул. Как будто говорил: вот они, два человека, чьи идеи, чьи гипотезы легли в основу этого начинания. Светлые умы, как он недавно сказал. А остальные, видимо, благотворители, вроде Росса, спонсоры, богачи – сидят в каменных стенах, на скамьях без спинки и постигают философские основы Конвергенции.
Заговорил мужчина – на каком-то из центральноевропейских языков. Послышалось журчание, и его иностранная речь трансформировалась в английскую – монотонную, цифровую, бесполую.
– Это и есть будущее – это труднодоступное, осевшее пространство. Плотное, однако в некотором смысле иллюзорное. Его координаты заданы из космоса. И одна из наших задач – сформировать сознание, которое сольется с этой средой.
Маленький кругленький мужчина, курчавый, высоколобый. Он все время моргал – человек-мигалка. Говорил с усилием и будто бы помогал себе рукой, совершая вращательные движения.
– Считаем ли мы себя живущими вне времени, вне истории?
Женщина вернула всех нас с небес на землю.
– Надежды и мечты относительно будущего часто не учитывают реалий,
Говорящие, по-моему, обращались к кому-то помимо слушателей. Вероятно, в комнате работали устройства видео- и аудиозаписи, только я их не видел, и прежде всего беседу эту организовали, чтоб отснять материал для архива.
Вероятно также, что о моем присутствии никто, кроме меня, отца и сопровождающей с завязанными в узел волосами, знать не должен был.
Дальше речь шла о гибели – всеобщей. Женщина опустила глаза и разговаривала теперь с грубой деревянной столешницей. Я подумал, что она, наверное, из тех, кто время от времени постится, целыми днями обходится без пищи, только выпивает немного воды. А в молодости, может быть, жила в Англии, в Америке, с головой погружалась в занятия и научилась уходить, прятаться от мира.
– Мы во власти нашей звезды, – сказала она.
Неведомое Солнце. Говорили о солнечных бурях, вспышках и супервспышках, корональных выбросах массы. Мужчина подыскивал подходящие сравнения. Трудно объяснить, но его слова о земной орбите будто бы задавали ритм круговым движениям руки. Я смотрел на женщину, которая склонила голову и некоторое время молчала – на фоне миллиардов лет, нашей беззащитной планеты, комет, астероидов, случайных столкновений, уже вымерших и пока еще исчезающих видов.
– Катастрофа – страшилка нашего времени.
Кажется, человек-мигалка начинал входить во вкус.
– Мы находимся здесь, разместились здесь еще и для того, чтобы разработать систему защиты от бедствий, способных поразить нашу планету. Моделируем ли мы конец света, дабы изучить его и, может быть, выжить? Корректируем ли будущее, перемещая его в наше время, в текущий период? Придет день, когда смерть сделается просто неприемлемой, даже если жизнь на планете станет еще уязвимей.
Я представил, как дома он сидит во главе стола, за семейным обедом, в заставленной мебелью комнате – в эпизоде из старого фильма, словом. Наверное, этот человек был профессором, но оставил университет, чтобы в здешнем осевшем, как он выразился, пространстве, проверить на прочность свою теорию.
– Идея катастрофы встроена в мозг изначально.
Надо дать ему имя. Придумаю имена им обоим – от нечего делать и чтобы, так сказать, оставаться активным участником процесса, усложнить свою незначительную роль конспиратора и тайного свидетеля.
– Вот спасение от того, что каждый из нас смертен. Катастрофа. Она превозмогает все внушающие страх немощи нашего тела и разума. Мы встречаем смерть, но не в одиночку. Мы исчезаем в эпицентре урагана.
Я слушал его внимательно. И ни одному слову не верил, хотя перевод был хороший. Поэтические мечтания, больше ничего. Не имеющие отношения к настоящим людям, настоящим страхам. Или это я недалекий, не вижу дальше своего носа?