Номер 11

Коу Джонатан

– Сянь, – повторил он. – Сянь!

– Точно, – отозвалась Фиби. – Ты хочешь найти его, да? Я тебе помогу.

– Найти Сянь! – Лю энергично закивал.

– Моя теория такова, – продолжила Фиби. – Правда, это лишь теория. Но предположим, что Лю и Сянь вместе приехали сюда из Китая – легально или нет, но в любом случае они, скорее всего, отвалили какому-то прохиндею кучу денег за проезд. Потом их разлучили – возможно, прежде чем Лю взяли на работу в «Санбим Фудс», а может, и позже. Либо они работали вместе, кто знает. Ясно одно: если компания базируется в Кенте, а Лю в итоге оказался в Йоркшире, его и других рабочих перевозили с фермы на ферму, что

разбросаны по всей стране, и порой на приличном расстоянии. Далее, предположим, что в какой-то момент Лю решил, что с него хватит. И однажды ночью, когда их, допустим, выгрузили у автостоянки для короткой ночевки, он просто улизнул от сопровождающих и дал деру.

– Но он не убежал бы без Сяня, – возразила я.

– Да, ты права, – подумав, согласилась Фиби. – Должно быть, их разлучили много раньше. Возможно, сразу по приезде в Британию.

– Очень надеюсь, что с ним все будет хорошо, – сказала я, выпрямляясь в кресле и приканчивая чай. И вдруг увидела на стене часы, они показывали половину третьего. Дедушка с бабушкой наверняка уже вернулись и теперь беспокоятся, не зная, куда мы подевались. – Большое спасибо за чай и за то, что поставили меня на ноги. Но нам с Элисон пора домой.

Фиби проводила нас до входной двери:

– Заходите еще, буду рада. Жаль, что мы начали с недоразумения. Я вовсе не собиралась пугать вас в лесу, но мне позарез нужно было найти эти карты. Не хочется, чтобы полиция вычислила, где искать Лю, так что… держите все это при себе, ладно?

– Конечно! – откликнулась Элисон.

И только уже выйдя на крыльцо, я вспомнила:

– А что случилось с вашей пустельгой?

– Откуда ты знаешь, что у меня была пустельга? – изумилась Фиби.

– Видела однажды, как вы ее выпускали в небо – там, в Вествуде. Несколько лет назад.

– Табита… – задумчиво произнесла Фиби, и взгляд ее на мгновение потух. – Я держала ее в сарае в саду. Но как-то ночью сарай взломали. Я так и не выяснила, кто это был. Ее задушили.

Мы ахнули.

– Но это же подло! – возмутилась Элисон. – И кому только в голову такое приходит?

– Не знаю. В городе на меня осерчали – вероятно, за то, что миссис Бейтс меня любила и оставила мне дом. Странные люди, очень странные. – Улыбнувшись, она протянула нам руку: – Но теперь вы со мной познакомились и знаете, что я не такая плохая, как обо мне говорят. Расскажите дедушке с бабушкой, что я не сумасшедшая злыдня, что снует вокруг, убивая старушек. Пусть обо мне пойдут хорошие слухи для разнообразия.

– Расскажу обязательно! – пообещала я.

По очереди мы крепко пожали протянутую руку, и я поймала себя на том, что впервые в жизни не боюсь Бешеной Птичьей Женщины. Но я также понимала, что никогда не привыкну ни к металлическим штуковинам, которыми она утыкала себе все лицо, ни к татуировкам на шее и вокруг глаз. Зачем себя так уродовать? Что подтолкнуло ее к этому? В моей голове брезжила догадка, неопределенная и, однако, неискоренимая: к этому неким образом причастна картина, что висит у нее в гостиной, – пустошь накануне бури и чудовищный черный дом на вершине гряды. Но я не осмелилась спросить ее ни тогда, ни потом.

11

С Фиби мы вновь увиделись лишь один раз. Когда мы вернулись домой, бабушка и дедушка были уже там, и они даже не поинтересовались, где и как мы провели время. Никогда еще я не видела их такими счастливыми. Лишь сейчас мы поняли, что за черное облако висело над ними всю неделю. Но все закончилось хорошо: бабушке выдали результаты сканирования мозга, и врач сказал, что никакого рака у нее нет. А есть только нечто под названием менингиома: доброкачественная опухоль, легко удаляемая хирургическим путем. Облегчение, радость и беззаботность наполнили дом, и было это чувство таким сладким и насыщенным, что, казалось, его можно потрогать руками или попробовать на язык. Дом и сад словно залило светом.

В четверг, в наш последний день в Беверли, мы вчетвером отправились после обеда в Вествуд на пикник. Бабушка и дедушка сидели

на скамье, опоясывающей Черную башню, а мы с Элисон, расстелив покрывало, валялись на солнышке, уплетая бутерброды с рыбным паштетом и шоколадный торт, испеченный бабушкой. Затем Элисон растянулась на траве, закрыла глаза и заснула или притворилась, будто спит. Я села и позволила себе предаться размышлениям. Меня тянуло домой, к маме, я соскучилась по ней, и одновременно точила мягкая грусть от мысли о скором расставании с этим местом, таким обжитым и уютным. Оно ощущалось теперь почти как родной дом. Я вспомнила, как впервые сидела здесь с братом, всего несколько лет назад, холодным серым октябрьским днем, и как тогда, ближе к вечеру, в спустившихся сумерках он зло подшутил надо мной. А потом, ровно в тот момент, когда в памяти моей возник образ Фиби, толкающей по полю кресло-каталку с миссис Бейтс и пустельгой Табитой на плече, в отдалении появилась Фиби собственной персоной, и приближалась она с той же стороны, что и тогда, но теперь она весело махала нам, как старым знакомым. Она села рядом с нами на покрывало, и я представила ее бабушке и дедушке (им заблаговременно был дан отчет, тщательно отредактированный, о нашем посещении ее дома); с инстинктивной вежливостью они привстали, подали руки, поздоровались, однако присутствие Фиби их явно сковывало.

Фиби явилась попрощаться с нами, но засиживаться не могла. Ее одолевали заботы.

– Лю исчез, – сообщила она. – Точно не знаю когда. Вчера утром я спустилась в подвал, а его нет.

– Надо его найти, – сказала я. – Мы с Элисон поможем. Вряд ли он далеко ушел.

Фиби покачала головой:

– Я искала его все вчерашнее утро. Колесила на машине по округе. И все зря. Больше я ничего не могу сделать. И вряд ли он ушел бы, если бы не почувствовал, что готов уйти. Физически он сейчас много крепче, чем был неделю назад. Нам остается лишь надеяться на лучшее.

– Мы завтра уезжаем домой, – сказала Элисон. – Вы напишете нам, если узнаете о нем что-нибудь?

– Разумеется, – ответила Фиби. Но так и не написала.

Удивительно, но именно Элисон впоследствии поддерживала общение с ней, пусть и урывками. Картины Фиби – и даже не столько сама живопись, но студия, атмосфера ее дома, образ жизни в целом и все, что ее окружало, – произвели неизгладимое впечатление на Элисон, и с тех пор искусство стало ее страстью. Ее мать вернулась из отпуска с новым бойфрендом, и вскоре они переехали к нему в Бирмингем. Поэтому в дальнейшем мы почти не виделись, но события той недели, что мы провели в Беверли, образовали между нами связь, которую было нелегко разорвать. Я стартовала с равнодушия к Элисон; затем был короткий период, когда я ее ненавидела; в конце концов мы подружились, и наша дружба крепла на протяжении многих лет, вопреки тому, что мы жили в разных городах, росли порознь и по-разному, а иногда неверно понимали друг друга.

Те несколько дней в начале лета 2003 года с их переживаниями и тайнами не отпускают меня. Воспоминания по-прежнему отчетливы и ярки. Я помню, как в новостях сообщили о том, что найдено тело Дэвида Келли, и как это известие потрясло и огорчило бабушку с дедушкой, а меня заставило кое-что понять о бесповоротности смерти. Я помню смертную тень, что нависала над нами в те дни, и щекотную эйфорию, когда эта тень волшебным образом растаяла.

Есть и кое-что еще, что я не в силах забыть. Не в силах по той простой причине, что оно всегда маячит передо мной, даже сейчас, когда я пишу эти слова, – карта из игры «Пелманизм» с отвратительным изображением гигнатского разноцветного паука. На наш прощальный пикник Фиби принесла колоду этих карт и подарила нам с Элисон по пауку – на память о нашем приключении, а также как символ нашей дружбы, которую, сказала Фиби, мы должны оберегать, потому что ничего более ценного в нашей жизни не будет. О подарке Фиби мы с Элисон никогда не говорили, и я не знаю, хранит ли она свою или потеряла. Но моя карта всегда при мне: сначала я держала ее в особом ящичке прикроватной тумбочки, потом перебралась с ней в Оксфорд, а теперь…