Номера
Шрифт:
С номера, в котором живут американцы, содрали его солидность, с ним обращаются запанибрата. Чудесный розовато-бежевый 223-й выставлен на посмешище, осквернен. Он выглядит как почтенный пожилой джентльмен в шутовском наряде.
Мне больно туда входить. Остановившись в дверях, я оцениваю масштабы погрома. Комната похожа на небольшое поле битвы. Дорогие шелковые платья, небрежно перекинутые через подлокотники кресла, запах роскошных духов, беззаботности, богатства, физической силы, роста метр девяносто восемь, запах пренебрежения к порядку, без которого немыслимо существование вещей. Вся эта нервическая активность, нежелание считаться с настоящим и непонимание того, что именно настоящее - залог светлого будущего, будят во мне страх. Такова одна из воюющих сторон. Вторая - стабильный, конкретный, неизменный сегодня и вовек номер 223. И я становлюсь на его сторону.
Я начинаю медленно и методично наводить порядок, но Личных Вещей не трогаю. Быть может,
Время здесь не течет, а скачет, и в мою душу закрадывается тревога. Телевизор орет, станция Си-эн-эн обрушивает на меня новости из гудящего мира, а мир заверяет станцию Си-эн-эн, что где-то там он существует, неизменно полный молодых американцев. Тревога в душе растет, движения становятся неловкими и изнуряющими, я начинаю спешить, начинаю посматривать на часы, стараюсь поскорей вырваться из состояния "сейчас" и переместиться в состояние "потом". Ругаюсь вполголоса: "Shit!" Пою: "Yankee Doodle went to town..." Оставляю мокрую тряпку на деревянной столешнице. Это ужасная оплошность: дерево от влаги меняет цвет. Уж не заболела ли я? Убегаю в ванную, подальше от одуряющего гула, когда же мне наконец удается справиться с валяющимися на полу полотенцами, губками, обмылками и пузырьками, когда можно уже закрыть дверь ванной и сосредоточиться на мелочах, делается совсем тихо.
Ванная комната - изнанка номера, исподняя сторона жизни. В ванне после купания остаются волосы, на стенках оседает смытая с кожи грязь. Мусорный бачок полон использованных тампонов, бумажных салфеток и комочков ваты. Вот машинка для бритья ног, вот зеркальце: глядя в него выдавливают угри и жидкой пудрой маскируют неуверенность в себе. Вот тальк для ног, чтобы не потели, вот спринцовка и косметичка с презервативами. Ванная не в состоянии умолчать об этой, изнаночной, стороне жизни. Я убираюсь не слишком тщательно - возможно, боюсь уничтожить сакральные доказательства бренности живущих здесь людей. Может быть, им следует об этом знать. Может, у них не было случая увидеть это на экране телевизора, в газетах, которые валят в кучу, засовывают, как начинку в гамбургер, все что ни попадя; может, их не учили этому в школе, и этого не было в фильмах, и Армстронг не обнаружил этого на Луне. Знания о том, что с каждой минутой мы распадаемся. Живя, умираем. И они, и я.
Это сближает меня с богатыми, энергичными американцами, хотя между нами уйма различий. У них есть своя - недоступная воображению - страна, они живут в другом ритме, пьют по утрам апельсиновый сок, и на их языке говорит весь мир. Две тысячи лет назад они были бы римлянами, а я бы жила в провинции, на дальних рубежах империи, в какой-нибудь Галлии, в какой-нибудь Палестине. Но тело у нас из одной и той же глины, а может, из одного и того же праха, тело, которое теряет волосы, стареет и увядает и оставляет на гладких боках ванны бордюр из грязи. Когда я раскладываю чистые полотенца и вешаю новые купальные халаты, я вдруг так остро ощущаю свою с ними общность в одинаковой нашей ничтожности, что застываю как столб. Подобное происходит со мной, когда, например, в кровати богатой и самоуверенной дамы, приехавшей на серьезный научный конгресс, я обнаруживаю старого потертого медвежонка в детском платьице. Или когда в апартаментах какого-нибудь из Процветающих Хозяев Жизни простыни мокры от пота. Это Страх - вездесущая костлявая горничная - стелет им постели. И спасибо, что она есть. Без нее они уподобились бы старым богам сильным, уверенным в себе, кичливым и глупым. А так, когда они лежат в удобных постелях после заполненного делами, деньгами, экскурсиями, покупками, важными встречами дня - лежат и не могут уснуть, и рассматривают замысловатый рисунок обоев на стене, - их усталые глаза начинают замечать в ритмично повторяющемся узоре то царапину, то дырочку, то лишнюю завитушку. Где-то вмятинка, где-то пятно, пыль, которую невозможно стереть, грязь, которую ни за что не смыть. В такие минуты ковры лысеют, как больные женщины, а неземная красота тюлевой занавески блекнет из-за прожженной сигаретой дырки. Атлас подушек расползается в швах, ржавчина точит дверные ручки. Четкие очертания мебели стираются, спутываются кисти на шторах. Плед теряет свою упругость, становится по-стариковски дряблым. Противно пахнет пылью. Я даже знаю, что тогда делают эти люди. Они встают, трясут головой и выпивают стаканчик чего-нибудь крепкого или проглатывают таблетку снотворного. Лежа с закрытыми глазами, считают баранов, пока сон не избавит их от тягостных мыслей. Утром эти ночные минуты кажутся им нереальными и неотличимыми от мучительных сновидений. Разве не каждый из нас время от времени видит дурные сны?
Я стою, прислонившись к двери ванной. Работа закончена. Мне хочется курить.
Теперь у меня два номера на выбор: 228 и 229. Я выбираю 229-й, каббалистическая сумма цифр которого составляет
Тринадцать
В этой цифре есть что-то лишнее, что-то фальшивое, как и в самой комнате у номера 229 особый нрав. Он притягивает, обещает, сулит неожиданности. Сам по себе он вроде бы похож на другие: ванная справа, короткий коридорчик; и в комнате все как везде: кровать под коричневым покрывалом, обои в сероватых тонах, цветастые шторы, комод и зеркало. И тем не менее 229-й почему-то кажется пустым. В нем я слышу собственное дыхание, вижу свои набрякшие от воды руки, совсем не случайно отражаюсь в зеркалах. Когда б я сюда ни зашла, сразу чувствую какое-то напряжение. На прошлой неделе тут жила пара любовников, а может, молодоженов. Они вверх дном перевернули постель, разбросали полотенца, пролили шампанское. После них остались желтые пятна на простыне, огромная корзина цветов - свидетельство клятв в вечной любви. Корзину, к сожалению, пришлось выбросить. Этот номер труднее других привести в состояние полной готовности - он не желает терять свое лицо. Для гостей у него всегда припасен сюрприз. Подозреваю, что в первую же ночь он заманивает их в западню, насылает тревожные сны, задерживает на более долгий срок, пробуждает неожиданные желания и ломает планы. Две недели назад его обитатели забыли закрыть краны в ванной. Вода вытекла в коридор, залила пушистые ковры, подмыла позолоченные обои. Испуганные гости стояли, завернувшись в простыни, а персонал носился туда-сюда с тряпками.
– Ничего страшного! Ничего страшного!
– повторял Запата, выжимая мокрые тряпки, но лицо его выражало совсем другое: случилось страшное, глупые бестолковые люди подняли руку на отель "Кэпитал".
И такое всегда случается именно в 229-м.
229-й, вне всяких сомнений, номер своеобразный. Думаю, администрации это известно, иначе он бы не простаивал незаселенным чаще других. Вся нагрузка падает на комнаты с меньшими номерами, в начале коридора, - они ближе к лифту, ближе к лестнице, ближе к внешнему миру.
Если номер пуст, мне нужно только проверить, все ли в порядке, не собралась ли на мебели пыль, работает ли кондиционер. Проделываю я это все с особым тщанием. Разглаживаю покрывало, провожу пальцем по краям деревянных панелей, проветриваю, а потом сажусь на минутку в кресло и прислушиваюсь к своему учащенному дыханию. Комната обволакивает меня, обнимает. Это нежнейшая, бесплотная ласка - так может ласкать только замкнутое пространство. В такие моменты я отчетливо ощущаю, что мое тело существует и до краев заполняет розово-белую униформу. Я ощущаю воротничок на шее и холодок молнии между грудей. Чувствую, как плотно обхватывает талию поясок. Чувствую свою кожу она живет, дышит, у нее есть запах - и чувствую волосы, щекочущие уши. И тогда мне хочется встать и посмотреть на себя в зеркало, и не было случая, чтобы я не удивилась. Это я? Это я? Я трогаю пальцами лицо, расправляю кожу на скулах, щурю глаза, крепче стягиваю резинкой волосы. Такой, кстати, я себя вижу в снах: всегда в зеркале, всегда с разными лицами.
Я стою и мечтаю: эх, выкупаться бы сейчас в стерильно чистой ванне, вытереться белым теплым полотенцем, а потом растянуться на коричневом покрывале и безмятежно слушать, как мы дышим - я и комната, комната и я.
Но сегодня 229-й заселен и на ручке снаружи висит картонка: можно убирать номер. Я открываю своим ключом дверь, вхожу - коробка с причиндалами под мышкой. И застываю разинув рот: комната не пуста. За письменным столом сидит мужчина над клавиатурой "ноутбука". Обретя дар речи, я прошу прощения и собираюсь уйти, полагая, что произошла ошибка, что он не той стороной повернул картонку. Однако он приглашает войти, и извиняется, и просит не обращать на него внимания.
Такое иногда случается. Я очень этого не люблю. Приходится спешить: неприятно делать свое дело под посторонним взглядом. Извечный порядок выворачивается наизнанку: теперь гость становится хозяином, а я - гостем. Я уже не всемогуща, моя роль ничтожна. Номера не рассчитаны на присутствие горничной и постояльца - мы друг другу мешаем. Нужно быстро и ловко перестелить огромную двуспальную кровать, а для этого ее следует отодвинуть от стены. Места-то мало. Сидящий за компьютером тип - ощутимая помеха. Мне уже ясно: он мне не нравится. Он пугающе живой.
Первым делом я снимаю простыню и наволочки с четырех подушек. Кладу чистую простыню; чтобы ее разгладить, надо обогнуть отодвинутую от стены кровать. Я чувствую, что мужчина за мной наблюдает. Посмотреть на него я не осмеливаюсь не хочу встречаться с ним взглядом. Тогда бы пришлось улыбнуться, он бы что-нибудь спросил, я вынуждена была бы ответить. Я стараюсь двигаться бесшумно, не шуршать. Положив поверх первой вторую простыню, протискиваюсь между кроватью и креслом, засовывая ее края под матрас. Проходя мимо вытянутых ног мужчины, я вся сжимаюсь, чтобы их не задеть, и тороплюсь, страшно тороплюсь. Сейчас он уже явно на меня смотрит, я в этом не сомневаюсь. Его вытянутые ноги - провокация, они мне мешают, я робею. От волнения и спешки меня бросает в жар. Икры больно напрягаются, когда я приподнимаю тяжелый матрас. Теперь надо надеть на подушки чистые наволочки. Не получается: одна подушка выскальзывает из рук, падает на пол. Я спотыкаюсь об нее и теряю равновесие. Лечу прямо в зрачки его изумленных глаз.