Нопэрапон
Шрифт:
На время уединения.
Спеша вместе со всеми в трапезную или плетясь на ежедневные работы, невольно подстраиваясь под шаг и настроение остальных, Мотоеси вновь оказывался погребенным под лавиной чужих желаний, вожделений и образов. Отгородиться не удавалось. Наваждение в итоге проходило само — и несчастный послушник даже не всегда понимал, когда невидимая заслонка внутри него перекрывала хлещущий снаружи поток, оставляя жертву наедине с усталым до поры хищником.
Наедине с самим собой.
Наедине ли?
Ответа не было.
3
За столом рядом с Мотоеси-Ваби сидел храмовый служка по имени Тэммоку: благообразный старец, являвший собой яркий пример довольства и самодостаточности. Тэммоку провел в обители уже лет тридцать, так и оставшись всего-навсего служкой. Но другой жизни он себе уже и не мыслил, будучи вполне счастлив: жизнь спокойная, размеренная, в меру сытая (а когда брюхо намекает, можно и стянуть втихаря кусок-другой!).
Что еще надо для человека, чтобы спокойно встретить старость?
Не надо было обладать даром Мотоеси, чтобы понять: брата Тэммоку привели в «Озерную обитель» отнюдь не поиски Алмазной Истины.
Как, впрочем, и всех остальных, присутствовавших сейчас в трапезной. Служители Будды вкушали вечернюю трапезу. Вечерняя трапеза — это было
то главное, чего здешние обитатели ждали с самого утра, а на следующее утро с удовлетворением или неудовольствием вспоминали. Но разве для того ушел он, Мотоеси, из мира, чтобы день за днем слушать сытое бурчание чужих животов?
"А сам— то ты зачем здесь?
– немедленно очнулся от дремы ехидный внутренний голос, поселившийся с недавних пор в голове молодого послушника.
— Ты пришел сюда в поисках Пути? Истины? Просветления? Или просто решил убежать от людей, спрятаться в спокойном и тихом местечке? Так чем ты тогда лучше их? Ничем? Значит, жуй молча и получай удовольствие от еды, как все! Если не жаждешь других удовольствий, до которых столь падки послушник Сокусин и бонза Хага!"
Ответить было нечего, вот Мотоеси и жевал.
Молча.
Чужая злорадная похоть медленно таяла внутри, отравляя горечью каждый кусок.
— …Заходи, Ваби. Да не стой в дверях — проходи, садись. Я уже давно присматриваюсь к тебе. Думаю, пришло время поговорить.
Настоятель Томонари в точности походил на сошедшего с картины «божественного старца»: длинные редкие пряди бороды аккуратно лежат поверх накидки, расшитой ритуальными шестигранниками; щеки, несмотря на почтенный возраст, сияют здоровым румянцем; глаза, выглядывающие из бесчисленных складок кожи лица, хитро прищурены, маленькие сухие ладони благочестиво сложены на животе.
Мотоеси было известно: из всех распространенных среди священников грехов настоятель Томонари страдает разве
Впрочем, неизвестно еще, что творил настоятель, когда был помоложе! Внутри медленно поднималась волна неподдельного, вполне
доброжелательного интереса. Кажется, чувства обоих сейчас почти совпадали… или опять иллюзия?!
— Чего ты хочешь, Ваби? Зачем ты пришел в храм? — Вопрос прозвучал неожиданно, и Мотоеси на мгновение растерялся.
— Я… я хочу найти себя, Наставник!
— Похвальное желание, — одобрительно кивнул настоятель. — Я вижу: ты не спешишь первым усесться за стол, не набрасываешься на еду, подобно голодному псу, не чавкаешь, как свинья, спеша насытиться; и от работы не увиливаешь… в отличие от предложений Хага.
Томонари позволил себе слегка улыбнуться.
— Но если ты действительно хочешь прийти к Будде — тебе здесь не место. Надо ли объяснять — почему? Пожалуй, я смогу дать тебе рекомендацию в один из монастырей. «Пять Гор» тебя не примут, там строгий устав, но в монастырь рангом пониже…
— Благодарю, Наставник!
— Не спеши благодарить. Я еще ничего не сделал. Да и жизнь в закрытых монастырях куда тяжелее, чем у нас. Выдержишь ли?
— Я искал уединения, Наставник. Уединения, чтобы найти в нем покой для своей истерзанной души. Но здесь — простите, Наставник! — здесь я не нашел его! Ни уединения, ни покоя! Может быть, в монастыре…
— Может быть, — задумчиво повторил настоятель. — А может, тебе лучше попробовать стать бонзой? У тебя актерский талант привлекать к себе сердца, это очень важно для священнослужителя. Как полагаешь?
— Стать бонзой?
Мотоеси не совладал со своим голосом.
Сомнение прорвалось само собой.
— Я понимаю, о чем ты подумал. Знаешь, не все священники такие, как бонза Хага. Да и он, кстати, вполне справляется со своими обязанностями, миряне им весьма довольны. Да, Хага отнюдь не святой… так и я не святой! Ты хочешь быть чище, лучше? Будь! Может быть, чин священника, человека, помогающего мирянам стать ближе к небу, как раз предназначен для тебя? Подумай, Ваби.
— Да, Наставник. Я подумаю. Но мне кажется… мне кажется, лучше бы мне было совсем уйти от мира.
— И все-таки: подумай. Если ты решишься и тебе понадобится рекомендация (а она тебе понадобится в любом случае) — ты ее получишь. Иди.
4
Ночь медлила только снаружи — в храме она уже полностью вступила в права наследования после безвременно сгоревшего дня. Лишь теплые огоньки лампадок перед статуей бодисаттвы Каннон-Тысячеручицы слегка разгоняли копившийся здесь годами сумрак.
Сумрак пах старым травяным сбором, курящимися благовониями и пылью столетий.