Шрифт:
Annotation
Voronkov Michael
Voronkov Michael
Нор-Истер
Нор-Истер
Когда
Поскольку Нор-Истер был единственным видoм железнодорожного сообщения, бывшее помещение вокзала за ненадобностью было перестроено в школу. Несмотря на то, что школа была новая, с большими окнами и необычной для этих небогатых краев черепичной крышей, ученики всегда радовались Нор-Истеру, потому что тогда в школу можно было не ходить. На самом деле в школу в такие дни просто невозможно было попасть, потому что школа находилась в привилегированной части города по другую сторону железной дороги, рядом с полицейским участком, новой городской ратушей и оптовым продуктовым магазином. Взрослые же, скорее, привыкли к этому явлению, как привыкают к таким нелогичным явлениям жизни как камни в почках, солнечные батареи на крыше похоронного дома или сумасшедшая старуха, кормящая кошек на углу одноэтажных улиц Салем и Бродвей.
Попавшие в западню Нор-Истера, Брок и Одри сидели в единственном в Медвежьей Заводи баре рядом с железнодорожным переездом. Они разместились за столиком у окна с видом на бесконечную череду грузовых вагонов. Был рабочий день, и в баре никого кроме них не было, если не считать парня за стойкой, смотревшего по телевизору футбол.
Приглушенный толстым оконным стеклом стук колёс неторопливо отсчитывал время.
– Может, все обойдется?
– спросила Одри.
– Может...
– пожал плечами Брок.
– Конечно, обойдется, - сказала Одри, стараясь звучать уверено.
– Да уж... Но даже если и обойдется, то карму все равно уже не исправить, - вздохнул Брок.
В их планы совсем не входило застрять в Медвежьей Заводи, и даже наоборот, им следовало бы быть как можно дальше от этого города. Им следовало не превышая скорости и не привлекая внимания полицейских пересечь штат Огайо, чтобы успеть к вечеру вернуться в Кливленд домой. Для Брока и Одри, никогда до этого не нарушавших закон, удивление, что все сегодня утром прошло просто, почти обыденно, снова стало вытесняться уже было совсем исчезнувшими сомнениями и неопределенностью.
Нор-Истер обычно вез уголь и поэтому в такие дни из-за угольной пыли погода всегда становилась пасмурной и солнце проблёскивало как алюминиевая ложка в стакане крепкого чая. К тому же любого нормального человека не могло не раздражать непредсказуемость Нор-Истера. Расписание поезда, судя по всему, диктовалось спросом угля на какой-то дальней теплоэлектростанции за сотни, а может и тысячи миль, и Нор-Истер мог начаться в любой час дня или ночи. То ли электростанция была очень большая, то ли хозяин железной дороги отчаянно экономил на зарплате машинистов, но Нор-Истер не имел бы собственного названия и тем более не был бы такой удивительной, пусть и неприятной, достопримечательностью Медвежьей Заводи, если бы не длина поезда. В этом-то
Несомая Нор-Истером угольная пыль оседала не только на окружающие неказистые дома, улицы, палисадники или легкие горожан, живущих вдоль железной дороги. Мельчайшие черные частицы, казалось, так же проникали в их души. В такие дни люди переставали улыбаться, при виде знакомых чаще переходили на другую сторону улицы, чаще проезжали на красный свет и никогда не подавали милостыню. И если бы Медвежья Заводь была населена кем угодно, а не терпеливыми потомками французов, то несомненно во время Нор-Истера происходили бы все ограбления и убийства.
Даже теми, кто помнил Нор-Истер с беззубого детства, в такие дни овладевало чувство, похожее на боязнь замкнутых пространств: мрачного фатализма и одновременно нехорошей зависти ко всему миру. Чувство, впрочем, далеко не чуждое каждому, кто несколько лет подряд встречался с одними и теми же женщинами, а потом задумался, куда девалась его жизнь. Или тому, кто после окончания школы, как в заколдованном круге работал попеременно то на местной консервной фабрике, то за стойкой бара, то уборщиком в мэрии, а потом в какой-то момент поднял голову, чтобы рассмотреть сквозь облака серебристый корпус трансконтинентального авиалайнера.
Тем не менее, регулярно переизбирающиеся отцы города обещали всячески бороться с Нор-Истером. Но то ли потому, что их мэрия находилась по другую сторону путей, то ли городская казна сильно зависела от железной дороги, жители Медвежьей Заводи продолжали из года в год молчаливо страдать.
– Простите, - Брок обратился к парню за прилавком, который следил за футбольным матчем, автоматически протирая посуду, - когда это безобразие закончится? Мы уже торчим тут третий час.
Парень, не отрываясь от экрана, пожал плечами:
– Вы, наверное, нездешние. Это Нор-Истер, сэр, - сказал он тоном, которым объясняют детям очевидные вещи.
– Может, вы хотите еще кофе?
– Хм... На восточном побережье "нористером" называют зимний ледяной шторм с Атлантики.
– Правда?
– немного деланно переспросил парень и сам себе ответил: - Ну сейчас точно не зима, и тем не менее это Нор-Истер. А вы правда что ли с восточного побережья?
– Из Филадельфии, - наугад сказал Брок.
– Ух ты... - парень за стойкой оторвался от экрана и с интересом посмотрел на Брока.
– Ну и как там? Я никогда не бывал на восточном побережье.
– Да там все так же: колокол свободы, музей Франклина и конституция, -- шутливо ответил Брок.
– А ты вообще выезжал из этой деревни?
– вступила в разговор Одри.
Ее скептический тон, казалось, обидел парня за стойкой.
– Конечно, выезжал. Я был в Индианаполисе. И еще один раз, когда работал уборщиком в мэрии, съездил на автобусный тур в штат Огайо, - сказал он обиженным тоном и развернулся в сторону телевизора.
Поезд рассекал Медвежью Заводь по прямой с точностью хирургического скальпеля, отрезающего опухоль от всего живого. Отрезающего от сегодня все что уже случилось и стало ненужным. У Брока появилось гнетущее ощущение, перерастающее с каждой отмеренной стуком колес минутой в уверенность, что никакого прошлого за железнодорожными путями на самом деле и нет. А есть только это бесконечное настоящее, которое тоже исчезнет, когда они, наконец-то, окажутся по ту сторону железнодорожного шлагбаума с автоматически мигающими красными огнями.