Норильские рассказы

Снегов Сергей Александрович

Они со смехом схватили пакет с картошкой. Зина носилась из угла в угол, включила плитку, достала соль и масло. На спираль поставили жестяную банку из-под томата, отлично заменявшую у нас кастрюлю. Вода уже собиралась закипеть, как дверь на лестницу раскрылась и на пороге появился Подрубаев.

Если бы в нашу комнатушку ворвался Змей Горыныч, он произвел бы на моих девчат меньшее впечатление, чем Подрубаев. Они вскрикнули, побледнели и окаменели. Они глядели на него округленными глазами. Я сразу понял, что они осведомлены о его сегодняшнем докладе. Злой, настороженный, Подрубаев медленно приближался. Пока он шел, я лихорадочно

обдумывал, чем его появление грозит Зине и Вале. Они были вдвоем, следовательно, приписать интимную связь со мной не удастся. Зато в самой страшной – духовной связи с заключенным он вполне сумеет их обвинить. А за это обычно выгоняют из комсомола и дают «двадцать четыре часа» – немедленную высылку.

– Это еще что за куховарство? – спросил он лаборанток, переводя с одной на другую недобрые глаза, – Кто вам разрешил остаться в нерабочее время?

За девушек поспешил ответить я:

– Все в порядке, гражданин начальник. – Я не мог назвать его сегодня обычным обращением Василии Федотович. – Я задержал девчат, чтобы они заполнили рабочие журналы. Записи сделаны, и лаборантки уже собрались уходить. А картошку варю я, надо же отметить праздник…

Он слушал меня с недоверием. Он хмуро следил, как девушки торопливо одеваются. Сам он даже не расстегнул шубы, хотя в комнате было жарко – нас подогревала через стену обжиговая печь.

– В другой раз чтоб этого не было, – сурово сказал он мне и лаборанткам. – Идите домой и помните, что здесь производство, а не гулянки.

Девушки не ответили. Первой выбежала Зина, за ней поспешила более медлительная Валя. Я запер за ними. Подрубаев кивнул на другую дверь, через которую он вошел:

– Эту тоже! Надо побеседовать без помех.

Я повернул ключ и во второй двери. Лицо Подрубаева вдруг стало меняться, злые складки на щеках распрямились, глаза подобрели. Передо мной стоял тот Подрубаев, которого я знал до этого дня.

Только теперь он расстегнул свою тяжелую шубу – вытащил из одного кармана бутылку шампанского, из другого завернутый в бумагу пирог. Бутылку и пирог он поставил на стол, а рядом положил наполовину использованную рабочую карточку вольнонаемного – талоны на сахар и масло. После этого он крепко потряс мою руку обеими руками.

– С праздником, Сергей! От души желаю, чтоб на двадцать восьмом году революции ты наконец получил свободу. Следующий Октябрь встретим у меня дома. Мы с женой отоварили по литеру две бутылки шампанского, так что эту можешь спокойно… А пирог жена испекла для тебя, вы незнакомы, но это ничего, я ей говорил о тебе – видишь, тонкий, чтобы незаметно в кармане. Ну, я пойду, дома заждались, я ведь полтора часа после заседания пережидал в кабинете, пока уберутся. Народ всякий, сам понимаешь.

– Возьмите у меня деньги, – сказал я, доставая кошелек.

Он с укором посмотрел на меня.

– Зачем ты меня обижаешь? Я же от души! Жена тоже передает привет. Я вас потом познакомлю, она такая сердечная!.. Ну извини, я пошел.

Он с осторожной торопливостью спустился по темной лестнице, а я возвратился в свой кабинетик. Прежде всего я выставил на холод бутылку шампанского, потом вызвал вахту лагеря. По телефону не видно, заключенный ты или «вольняшка», и мы этим временами пользовались. Я постарался, чтоб мой высокий, «неубедительный», как утверждали приятели, голос звучал на этот раз медленно и низко – охрана, как и большинство людей на земле, уважала басы, а не тенора.

– Старший дежурный по вахте старшина Семенов слушает, – отрапортовал в трубке быстрый голос. Сразу было понятно – служака, молодой, всеми силами выставляющийся парень.

– Кто, Семенов? – прорычал я, – Ага, Семенов! Значит так, Семенов, пошлешь немедленно стрелочка в пятнадцатый барак и извлеки оттуда сукина сына Никитина, механика плавильного цеха. На ватержакете авария, надо его сюда. Никитина знаешь, Семенов?

– Так точно, товарищ начальник! – отбарабанил старший дежурный. – Никитина знаю. Сам пойду для верности. А куда доставить зека Никитина?

– Куда? Мда… надо подумать. Я то ухожу домой, гости ждут. Вот что, Семенов. Доставишь зека Никитина в лабораторию теплоконтроля и сдай под расписку начальнику лаборатории. За срочность доставки отвечаешь лично. Ясно?

– Ясно, товарищ начальник! Простите, товарищ начальник, с кем я разговариваю?

– Не ожидал, Семенов, – прохрипел я утробно. – Кого-кого, а меня ты должен узнавать по голосу. Фамилию-то я могу назвать всякую – соображаешь?

– Правильно, товарищ начальник! Сообразил! Будет исполнено, товарищ начальник!

Я отсмеялся и посмотрел, готова ли картошка. От сухой картошки шли свежие запахи. Она булькала и разваривалась, готовясь превратиться в пюре. Я присел около плитки на табуретку и, помешивая варево, задумался. Я размышлял о себе, о Славе, о Подрубаеве, об убежавших в страхе Вале и Зине, о незнакомой сердечной женщине, испекшей мне пирог, – о всем нашем странном времени. Передо мной одно за другим возникали лица людей, проносились темные фигуры – я пытался уловить в их облике смысл эпохи, ее глубоко запрятанную, невидимую с поверхности суть. Но эпоха не походила на отдельных людей, даже миллионы лиц и фигур не исчерпывали ее. Надо было разбираться не только в облике и поступках, но и в тайных мыслях и чувствах всех этих людей, а я не мог разобраться в самом себе – где мне поднять такую задачу? Помню, что некоторое время меня занимал вопрос, кто кого больше испугался, когда Подрубаев очутился лицом к лицу с девушками – они его или он их? Потом я решил, что больше всех испугался я, и покончил на этом бесцельные размышления.

На лестнице загрохотали шаги двух человек. В лабораторию ввалился покрытый снегом, совершенно ошалевший Слава. За ним, не отпуская его дальше чем на шаг, двигался невысокий, востроносый стрелок с винтовкой.

– Вы будете начальник теплоконтроля? – спросил он.

– Я. В чем дело?

– Приказано вручить вам под расписку зека Никитина по случаю аварии на плавильной печи.

– Понятно. Присядьте, пока я напишу расписку. Слава с тревогой схватил меня за руку.

– Какая авария? Где? Кессоны прогорели, что ли? Я должен немедленно бежать на ватержакет…

Я сделал знак глазами, чтоб он больше не смел меня расспрашивать. С этой минуты Слава был уверен, что случилось несчастье, о котором при постороннем нельзя и упоминать. Я еще подлил масла в огонь, бушевавший у него в груди.

– Успокойтесь, Никитин! – сказал я строго. – Авария такого сорта, что придется возиться всю ночь. Раньше отпустим конвой, а потом займемся ею. Ваша фамилия, старшина?

– Семенов, – стрелок с жадностью втянул в себя запах, струившийся из консервной банки на плитке. – Повезло вам – картошку достали…