Ностальгия по чужбине. Книга вторая

Шагал Йосеф

— Это они! — резко выдохнул Бред и тут же клацнул дверной ручкой.

— Даже носа не высовывайте, понятно? — рявкнул Люк в мою сторону и выскочил из машины…

Моего терпения хватило секунд на двадцать. После чего я стала тихонько подтягивать онемевшее тело на сидение. А потом, аккуратно, буквально по сантиметру, приподняла голову на уровень заднего стекла и увидела в десяти метрах от себя фырчащий мотором военный «газик» и коренастую фигуру Люка, о чем-то переговаривающегося с водителем. За «газиком» стояла еще одна машина, к которой не спеша направлялся Бред. Но разглядеть ее я не могла — мешал слепящий свет

фар передней машины. Картина была такой мирной и даже безобидной, что я на какое-то мгновение забыла, где и в связи с чем нахожусь. Это было похоже на короткое помутнение рассудка. То ли я действительно перележала на полу в неприличной позе, то ли сказалось нервное перенапряжение последних недель, но мне вдруг мучительно захотелось выйти из машины и размять кости. Разумом я понимала весь кретинизм этого желания, однако подсознание упрямо требовало свободы действий и волеизъявлений… Я опустила голову и потянулась к дверной ручке. И в ту же секунду, словно предупреждение господне, меня ослепила страшная вспышка. Все вокруг стало белым-белым, как фосфоресцирующий киноэкран. Надо мной что-то несколько раз щелкнуло. Я чуть приподнялась и увидела на заднем стекле серьезные изменения — теперь его украшали пять аккуратных дырок, вокруг которых паучьими лапками разбегались тонкие трещины. И только тут до меня дошло, что вокруг стреляют из автоматов…

Поняв наконец, что имел в виду Люк, предупреждая насчет носа, который даже высовывать нельзя, я тут же определила для себя новую смотровую щель: чуть-чуть приоткрыла дверцу «жигуля» и просунула туда голову. Ослепительная вспышка, как и следовало ожидать, была взрывом, после которого на месте задней машины зияла огромная воронка и клубилась непроницаемая снежная пыль. Ощущение было такое, словно здесь только что произошло извержение вулкана. Видимость была нулевой. Во всяком случае, ни «газика», ни Люка, ни Бреда я не увидела — только трассирующие следы пуль, прочерчивающие морозный воздух сразу в нескольких направлениях.

Вспомнив рассказы о фронтовых разведчиках, я решила сменить дислокацию и поползла к противоположной двери «жигуля», чтобы обозреть поле боя с другой стороны. Отсюда не было видно даже трассирующих пуль. Наверное, именно поэтому сторона, обращенная к заснеженным зарослям кустарника, показалась мне совершенно безопасной. Настолько, что я медленно вылезла из машины и впервые за три часа выпрямилась в полный рост. И вот тут меня ослепила вторая вспышка — не такая яркая, как минуту назад, зато куда более ощутимая. Я почувствовала короткую, режущую боль где-то между плечом и шеей и толком даже не поняв, что произошло, потеряла сознание…

Очнулась я от неприятного ощущения. Мне показалось, что я лежу, истекая противным, липким потом, на каком-то знойном пляже, а под головой у меня — булыжник. Я ворочаюсь, ворочаюсь, но устроиться не могу — голова на камне болит, а тело — ломит.

Я открыла глаза и обнаружила, что действительно лежу, но не на пляже, а на заднем сидении «жигуля». Голова моя моталась из стороны в сторону на чьем-то костлявом и жестком как бетонная плита колене. На чьем? Впереди торчали головы Люка и Бреда.

— Витяня… — Я облизнула запекшиеся губы и закрыла глаза. — Мог бы, между прочим, подушку под голову подложить, старый козел!..

— Можно подумать, что ты коза молодая, — пробормотал Мишин и осторожно погладил

меня по голове. — А подушку я забыл в «газике»…

— Почему мне так жарко, Мишин?

— Потому, что ты ранена… — Витяня бережно приподнял мою голову и переложил ее на другое колено. — Кто тебя просил высовываться, кретинка?

— Куда мы едем?

— Домой.

— На Масловку?

— Ага, на Масловку! — Мишин засопел. — Которая в штате Калифорния.

— Я хочу остаться здесь… Высадите меня у метро, ладно, ребята?

— Сейчас, — вздохнул Мишин. — Только доллары разменяем и высадим.

— Ты думаешь, я брежу?

— Я думаю, тебе надо помолчать.

— Понимаешь, Витяня, я должна остаться в Москве… — К голове словно приложили кипящий чайник. — Хоть на пару дней.

— Зачем?

— Мне надо на кладбище. К маме…

— В данный момент у тебя только одна возможность сделать это — попасть туда в виде трупа и лечь рядом со своей матерью. Такой вариант тебя устраивает, подруга?

— Помоги мне, Мишин. Я в самом деле хочу остаться!.. Только на пару дней, а потом я вернусь… Ну, пожалуйста, будь другом!..

Я вдруг почувствовала над собой лицо Витяни и открыла глаза. Его длинные светлые волосы касались кончика моего носа…

— Прошу тебя, Валентина, лежи тихо. Нам надо домой, понимаешь, девочка? Мы хорошо повоевали, сделали то, что должны были сделать, а теперь и тебе, и мне, и этим парням пора домой. Дранг нах вестен, фирштейн зи, фрау Малтсефф?..

— Все настолько весело, что ты скалишь зубы?

— Ты просто не возвращалась с того света, подруга, — пробормотал Мишин и движением пальцев убрал мои волосы со лба. — А что касается кладбища… Я тебе обещаю, Валентина, слово даю: при первой же возможности мы обязательно вернемся сюда вместе. Ты приедешь в Москву со своими мальчиками и покажешь им могилу их бабушки.

— Дурак ты, Мишин, — вздохнула я, чувствуя, как слипаются глаза. — Мы никогда уже сюда не вернемся…

— Не знаю… — Витяня глубоко вздохнул и выпрямился. — Сейчас мне кажется, что мы отсюда никогда не уезжали…

Эпилог

Париж. Ресторан «Максим».

25 декабря 1986 года

Мы сидели вчетвером и молчали. В тот памятный рождественский вечер наш столик, скорее всего, был единственный в переполненном и самом престижном ресторане на Елисейских полях, за которым не царило праздничное настроение, не велись подогретые «Доном Периньоном» и общей атмосферой ликования разговоры и не произносились легкомысленные тосты. Мы действительно собрались в «Максиме», чтобы отметить Рождество, хотя каждый из нас прекрасно понимал, что на самом деле праздновать было нечего.

Витяня — как-то неожиданно постаревший и даже поблекший, несмотря на роскошный черный смокинг и белую орхидею в петлице, курил одну сигарету за другой, механически стряхивал пепел на пол и, казалось, был полностью поглощен изучением серебряного ведерка с шампанским, в котором, словно в китайском фонарике, преломленно отражались наши удрученные лица.

Ингрид, превратившаяся после рождения дочери в настоящую красавицу, была совершенно неотразима в открытом черном платье и ни на секунду не выпускала руку Витяни, словно боясь, что он вдруг выскочит из-за стола и навсегда исчезнет из ее жизни.