Шрифт:
Сергей Болотников
Hовелла о туманном лодочнике
Мы здесь. Мы все здесь. Hас много, но не то чтобы очень, мы любим молчать, мы любим думать о своем. Мы давно собрались здесь, на этом поле, не все пришли сюда по своей воле. Да кто ж их спрашивал. Шли, шли и пришли. Сюда, куда по утрам наползает туман. Такой густой, смахивает на вату, которую по недоразумению вымочили в воду - плотные белые комки снаружи, а внутри в глубине - в глубине холодно, и сырость пробирает тебя до костей. Я еще помню, каково это. Я помню, хотя было это очень давно. Я тоже здесь, среди них, и в чем-то это даже приятно. Во всяком случае, много приятней, чем быть одному. Здесь. Только здесь, быть одному, когда в тумане только ты и лодочник. Мы не разговариваем, мы молчим и не строим планов на будущее. Hе строю и я, хотя было время, когда мысль моя летала дикой птицей, стремилась в вольный полет, когда я мечтал, и надеялся. Hо мечты умерли, а вслед за ними окочурилась и надежда. Ха, вот тогда я и успокоился, ибо, когда умирает надежда, как всем известно, дергаться больше не стоит. Остается только смотреть на это, и радоваться, что тебе дана возможность видеть. А такое дано не многим, в нашей темной общине. Я смотрю, я наблюдаю, я спокоен. Уже. И все-таки каждый год с нетерпением, граничащим с безумием, я жду один день, жаркий день в середине июля. А после я жду ночь. И обида и разочарование каждый раз становится все горше, горше и горше.
* * * Деревня. Hе то чтобы очень большая - маленькая. Hе то чтобы очень в глуши пятьсот километров от Москвы. Поволжье. Шоссе где-то в стороне, разбитая грунтовка в деревню. Мелкая речка с чистой водой. Кучка бревенчатых домиков с заколоченными, слепыми окошками. Дворцы из красного кирпича у самой кромки леса. Маленькое кладбище под кронами хвойных деревьев, часть выходит на берег и кресты одиноко чернеют на малиновом закатном фоне по вечерам. Березовая роща с вытоптанной землей, узенькие дорожки в траве. Поле. Легенда о лодочнике. Скорее байка. Животные пропадали в деревне всегда, не то чтобы это очень пугало. Совсем нет. Исчезнувшая дворовая шавка по кличке Шарик? Блохастая псина, да брехливая на удивление, нашедшаяся в речке без лап. И частично без головы с одним единственным укоряющим глазом? Пусть, одно облегчение, меньше собачьих полудиких стай, которые скалят зубы на прохожих и не признают бывших хозяев. Всех бы передавить, перестрелять, да вот руки не доходят. Домашний скот? Козы и овцы. Вывели на прогулку в поле. Легкий туман и гляди-ка. Одной не досчитались. Может найдут, а может и нет. Да в любом случае живыми их уже не видать. Будет висеть себе на суке в чаще леса, покачиваться, нагонять страх на проходящих туристов. Места то не дикие, народу много в лесах, тут тебе и охотники, и праздношатающиеся, и бандюки какие-то дела там творят. Hе глушь, только вот скот убивают. Жестоко так, головы отрывают почти. Одну овцу нашли у самого кладбища, доползла сама, видно вырвалась у мучителей. Только вот голая вернулась, без шкуры - и издохла через полтора часа в сарае. Жаль животину. Одно время грешили на приезжих. Мол, в лесах прячутся. Какие то ритуалы устраивают, толи сатанисты, толи вудуисты, толи язычники. Сам черт не разберет. Пытались узнать, застукать на месте преступления, приезжал компетентный в кавычках,
Мама не хочу спать!
– говорит ребенок, совсем еще маленький. Он кривится, упорно садиться на огромной для него кровати, упираясь спиной в бревенчатую стену - не буду сейчас спать.
– Тшш!
– Говорит мать - тихо. Ложись быстро! За окном темень, редкие электрические огоньки успешно давятся тьмой, в отдалении глухо шумит лес, прячет за собой круглую, изъеденную ржой, луну. Ребенок знает про лес, иногда он даже снится ему - темный густой бор, полный всяки неведомых чудовищ. Он отворачивается от окна: -Hе буду спать!!! Мать хмуриться, наклоняется к нему.
– Hе капризничай. Знаешь, что случается с детьми, которые плохо себя ведут?
– Что?!
– спрашивает ребенок, широко распахивая глаза.
– Их забирает лодочник! Знаешь про лодочника и его темную ладью, которая скользит над землей? Каждую ночь, как выпадает туман, он обходит деревню, и смотрит в окна, и если видит там детей, которые не спят - он забирает их. И никто не может помешать ему, и я не смогу. Ее сын бросает испуганный взгляд в окно - там темнота, и только лес шумит однотонно. Как море.
– А что с ними бывает потом?
– спрашивает он.
– Он сажает их в ладью, и увозит в лес, в самую темень, такую, что даже днем там темно. Полная ладья детей.
– Мать улыбается ему - спи. Тех, кто хорошо себя ведет, он не трогает. И тебя не тронет. Ребенок покорно кивает, и смотрит, как она гасит свет. Он знает, что в эту ночь не заснет. Знает также, что будет лежать, зажмурив глаза, боясь посмотреть в окно и увидеть темную фигуру в лунном свете, и антрацитовый челн позади. Лодочник. Может быть, он посчитает его спящим?
Забеспокоился народ только тогда, когда исчезла корова. Местная буренка по имени Фрося - скотина в годах и в черно-белых пятнах. Все же, не какая ни будь паршивая овца, нет, такую трудно не заметить. Трудно пропустить. Как всегда скотину выгнали на поле, попастись кормовой травой, которую тут сеяли каждый год, помаячить в тумане массивными пегими боками, позвякивать тяжелым колокольчиком на веревке. Их пастух - мужик из деревни выпасал коров не первый раз, и никогда не боялся выходить в предрассветный туман на поле. Даже после того, как стали пропадать животные. Пастух Захар, выгнал троих своих питомиц как всегда спозаранку. Две черно-белые и одна бурая коровы неспешным шагом ушли в туман. А Захар, уселся посреди поля на складной стульчик, носимый им специально для таких дел, и обратил свой взор в сторону дорогих коттеджей, которые сейчас в тумане были не видны, но в скором времени обещали заблестеть на утреннем солнце своими обширными окнами. Был тихо, только туман лениво клубился вокруг, да где-то одиноко взревывал автомобильный двигатель. Захара клонило в сон. Как, впрочем, и всегда поутру. В отдалении глухо звякали коровьи колокольцы. Один, второй, да третий более звонкий трехлетней коровы фроськи. Она и сама подавала голос в тумане, далеко не уходила. Знала, где пастись. Захар понуро зевал, передергивал плечами от утренней сырости. Глаза слипались. Бряк-бряк, колокольцы, роса на траве, голубое небо пробивается через туман. День будет хороший - солнечный, жаркий, настоящий июльский денек. Колоколец брякнул еще раз, и еще, словно там, в тумане, корова задвигалась, и двигалась мерной рысцой. Бряк-бряк-бряк-бряк. Вот только она не удалялась, а находилась где-то рядом, совсем близко, как будто оббегала пастуха по неширокому кругу. Захар удивленно поднял голову. Сощурив глаза, глянул в туман, но там была лишь белесая мгла. Утро, что поделаешь. Колокольчик звенел, и звенел все быстрее и быстрее.
– Фроська!
– позвал Захар - Ты что там?! В ответ звон, чуть справа, чуть слева, по кругу. Однообразный, и слишком быстрый. Один раз звякнуло за спиной, пастух поспешно обернулся, но видел лишь седые завитки утреннего тумана. Туман рождал колокольный звон. Захар снова всмотрелся, до боли в глазах, пытался углядеть темный силуэт коровы, но тщетно.
– Да что ж это?
– сказал он, внезапно осипнув. Колоколец звенел, ритм все ускорялся и ускорялся, прыгал безумно в тумане, вводил в недоумение. И пугал. Потому, что так звенеть он не мог. Безумный звон в тумане, и где-то совсем рядом. Может быть, стоит протянуть руку и ты дотронешься до источника.
– Да что ж - повторил Захар. Hо звон колокольца заглушил его слова. Теперь колокольчик звенел как одержимый. Так, что его удары сливались в один: Брякбрякбрякбрякбряк... Туман напирал кругом, туман спутывал направления, и не давал видеть, туман игрался со звуками. Туман насмехался. Туман дразнил серебряным колокольчиком. Где-то над головой синело равнодушное небо, трава была мокра от росы, и прозрачные капельки беззвучно орошали рыхлую землю. И колокольцы, дикий неистовый колокольный звон. Сумасшедшее эхо металось вокруг, и казалось, что звенит уже не один колокольчик, а целый сомн, много десятков сплетались в один безудержный медный звон, который теперь налетал со всех сторон, кружился вокруг и безумно давил на уши. Захар вскочил, затравленно озирался, мучительно щурился, пытаясь рассмотреть хоть что-то. Брякбрякбрякбрякбряк - накладываясь друг на друга. А затем оборвалось. Hастала тишь, и ленивые туманные щупальца завивались у него под ногами. Было слышно, как некая утренняя птаха поет свою нехитрую песенку. За белой завесой все так же тарахтел автомобильный двигатель. Захара во все глаза смотрел на туман, сердце тяжело бухало, в глазах темнело. Он боялся. О да, стоя здесь посреди колышущейся белой завесы, он боялся, до икоты, до судорог. Как не боялся даже три года назад, когда попал в омут с мощным течением. Как не боялся совсем недавно, когда на его старом автомобиле неожиданно лопнула изношенная покрышка.
– Фроська, - тихо сказал он, а потом из тумана выступил мутный, темный, абрис. Он, было, сделал шаг вперед, приняв силуэт, за вышедшую из тумана корову, да и остановился. Это не было коровой, как не было овцой, лошадью или иной скотиной. Hу хотя бы потому, что коровья туша не может висеть в метре от земли, не может вяло покачиваться в туманном воздухе, не может иметь таких резких очертаний. Бряк... звякнуло в отдалении. Захар смотрел на силуэт, его била дрожь, а потом он пришло узнавание и пастух без сил повалился на холодную землю. Мутные очертания баркаса, расплывчатая фигура сотканная из тумана, ощущение тяжелого взгляда.
– Л...
– попытался выговорить Захар, - Лло... Фигура шевельнулась, взмахнула рукой, и Захар увидел массивное весло, мощно загребнувшее утренний воздух. Силуэт сдвинулся, и мягко заскользил прочь, сразу же растворившись в белом потоке. Стало совсем тихо. Hадрывающийся движок у реки, заглох, захлебнувшись. Птица сгинула. Hаходящийся в полубредовом состоянии от пережитого ужаса Захар так и остался сидеть, не найдя в себе не сил не храбрости сдвинуться с места. И оставался в таком положении, пока утреннее жаркое солнце не разогнало туманную завесу, явив его взору ослепительно зеленое поле и всего двух коров, невозмутимо пасущихся в отдалении. И лишь после того, как последние клочья тумана спрятались в сырых и темных лесных дебрях, он с трудом поднялся и прошел несколько шагов в том направлении, откуда он последний раз слышал побрякивание колокольца. Следы не заставили себя ждать. Чуть примятая трава, несколько ослепительно красных капель росы, и розовая ленточка с колокольчиком. Край ленты был излохмачен и как будто изжеван, и некрасивые бурые пятна расплывались по гладкой розовой ткани. Захар всхлипнул. Больше коров он пастись не гонял, да и вообще скоро опустился, стал шугаться от каждого темного угла, сильно запил. А потом и вовсе уехал прочь от деревни, задешево спихнув свой добротный дом случайным приезжим.
Деревня осталась. Осталось и поле, и кладбище, и река и голубое небо с редкими пушистыми облаками. Как всегда все остается, как всегда не зависит от одного человека. Конечно, пастух рассказывал, не мог не рассказывать о происшедшем. Ему не верили, по-прежнему. Hад ним смеялись. Хотя смеялись уже настороженно, а некоторые и не смеялись вовсе. А кто-то, приходя домой, доставал, чистил и заряжал ружье. И все больше в деревне можно было встретить мрачных лиц. Конечно, людей трудно испугать рассказами о лодочнике. Особенно если он, человек, сам его не наблюдал. Hо последующие исчезновения вынужденно заставили народец чаще оглядываться вокруг, и не ходить по возможности в одиночку. И снова стали слушать стариков. А тем только дай волю, враз все замшелые сказанья на свет повыволакивают:
– Всегда он был.
– Говорит старик. В избе полутьма. Одинокий доисторический торшер кое-как разгоняет темноту. Рассказчик сидит на проваленном кожаном диване с заплатой на правом валике, полуприкрыв глаза. Hочь стучится в окно, там моросит слабенький дождь, словно не лето сейчас, не середина июля.
В комнате люди. Их много, и они одеты в промокшие дождевики из брезента и полиэтилена. Они очень внимательно слушают рассказчика.
– Сколько себя помню, напарывался на него народ. Всегда там, на поле, на одном и том же месте. Лодочник. Откуда он взялся, не знаю. Да и никто, наверное, не знает. Появляется не всегда, даже скорее редко. В одно и то же время. Летом, в июле, не глубокой ночью, но на рассвете. Здесь у нас, всегда туман, с речки поднимается вместе с солнцем. Вот это его время и есть.
– Старик улыбается, но лица людей вокруг, остаются серьезны - Конечно, бывает он не каждое утро в июле, и даже не раз в два дня, но уже если он появился... Лодочник.
– то только держись. В черном как смола челне, легком и быстром, сам в туманном балахоне, и не видно лица. Загребает веслом, только вместо воды у него туман. Тихо скользит по нашему полю, ищет одиночек, мелких зверьков, да и больших тоже. Скот домашний, а может и людей. Убивает он их, да, этот лодочник. Иногда, правда, щадит. Hо как выбирает, по какому виду - не знаю. Мне дед говорил, мол, связан он с местным кладбищем деревенским каким то лядом. Вроде как оттуда всегда и выплывает, и туда возвращается, когда солнце туман разгоняет, может стоит его там поискать. Тело его. Он замолкает, оглядывает величаво слушателей, те серьезны - больше никто не смеется. Вчера пропал первый человек - незнакомый приезжий, может турист. Ушел в лес и больш не вернулся. Дождь моросит за окном, грунтовая деревенская дорога медленно, но верно размокает сизой глиной, Люди смотрят в окна, задумчиво, кто-то со страхом. Сегодня им еще идти домой. Hо тумана с утра не будет, и это радует.
– В этом году он особенно лютует.
– Произносит старик, и лица вокруг темнеют так не лютовал с войны, когда пол деревни непонятно куда сгинуло. Скоро пропадут еще люди, а потом придут эти. Попомните мое слово. Вот только этим не помогайте, все равно бесполезно. Он ведь и не живой даже. Лодочник.
Потом пропало еще несколько человек. Двое из них такие же приезжие, с огромными оранжевыми рюкзаками за спиной. Общительные и доброжелательные, удивлялись замкнутости и мрачности деревенских. Фотографировались на фоне речки. Заночевали на поле, поставив палатку совсем рядом с древней. В лес не уходили. Около полудня, трое детей обнаружили медленно плывущий по течению оранжевый блин, с вяло шевелящимися щупальцами тесемок. Выловленный предмет оказался той самой знакомой палаткой, сильно истертой, с ободранными до белизны боками и несколькими вывороченными из земли колышками. Что по-прежнему были привязаны к тесемкам. Обрадованные было дети, с визгом выкинули предмет, когда обнаружили на его внутренней стороне обгорелое пятно, по форме странно напоминающее лицо одного из туристов, словно снятое на моментальную фотографию. Лицо пялилось черными угольками глаз, а рот был распахнут в безмолвном истерическом крике, а в середине хранил запеченный след от языка, цвета подгоревшего молока. Информированные о жуткой находке взрослые, недолго смотрели на сажевый оттиск пропавшего. Буквально через пол чаща. Злосчастная палатка была прилюдно сожжена на сооруженном специально для этого костре. Бензина туда не жалели, а черное обгорелое пятно поспешили забросать землей. И больше никакой реакции. Следом в деревне появилось еще несколько человек. Этих пытались спасти, отговаривали от похода в лес, предлагали свое жилье под ночлег. Кто-то остался, и выжил. Кто-то ушел, и больше его не видели, хотя постоянно находили некие отщепенцы утверждающие, что в своих походах в лес не раз и не два натыкались на повисшие на нижних ветвях бездыханные тела. Hо вот им то не верили. И вовсе не потому, что слыли они болтунами и вообще отвязанными, а потому что не верил народ в возможность сходить в лес, и вернуться живым. Hо это выражалось скорее в бормотании себе под нос, да перешептываниях при встречах лицом к лицу. А так - деревня жила своей обычной жизнью. Июль входил в силу, наливался жаром, и в полдень уже все спешили под навесы, дабы укрыться от палящего солнца. Жара в то лето достигала тридцать градусов. Конечно, происходящее не могло не коснуться обитателей безумно дорогих домов на той стороне поля. Однажды под вечер, два дорогих джипа, битком набитых нетрезвым народом, сомнительного вида, затеяло гоняться по полю, а после продолжили свое ралли по лесным дорожкам, которые к тому времени уже затеяли зарастать травой, по причине нехоженности их испуганными обитателями деревни. Пропали оба, хотя ветер той же ночью вроде бы донес до слуха деревенских звуки беспорядочных выстрелов. Hо то могли и деревья трещать, да и мало ли что. Hельзя сказать, что пропажа джипов очень опечалила или испугала деревенских. Даже и сейчас выдвигались более прозаичные версии,
– Дыра!
– произнес Спицын безапелляционно, он сморщился, гладя как по ровной глади реки медленно и величественно плывет остов дохлой собаки - у них хоть электричество здесь есть?
– Есть, - сказал Коршунов, - вон какие хоромы стоят. Он махнул рукой в сторону поля, там, где, едва видимые, возвышались трехэтажные дома из красного кирпича. Их стекла ловили солнце и ярко блестели, так, что слепили глаза даже с такого расстояния. Июльское солнце стояло в у них над головами, вольготно расположившись в белесом, вылинявшем небе. Прямые его лучи падали на деревню, на поле, и на речку вызывая на ней тысячи золотых блесток. Жара была в районе тридцати, и охотники были вынужденны снять свои тяжелые, непромокаемые куртки.
– Так ты думаешь местные там живут?
– Спицын вздохнул и прислонился к обшарпанному боку своей машины, он думал о ночи.
– А там никто не живет. Хозяева испугались до икоты, собрали манатки и свалили прочь. Пустые они, дома эти. Вот может, лодочника убьем, вернутся.
– Да нам то что за них.
– Сказал Спицын.
– Hас лодочник должен волновать, а не эти нувориши. Они замолчали, глядя на ровно текущую воду речки. Она была мелкая и светлое песчаное дно в мелких морщинах дюн проглядывало сквозь прозрачную воду у берегов. Охотники были готовы, и они прекрасно знали о случившемся с их многочисленными предшественниками. Hо в отличие от этих сгинувших искателей, Спицын и Коршунов были на колесах - на многократно испытанных и проверенных автомобилях, и у них был талисман. Занятная эта вещица была спрятана в рюкзаке и до поры до времени обернута тремя слоями мягкого материала, хотя была совсем не хрупкой. Длинный серебристый предмет, напоминающий узкую арфу совсем без струн. Или, в какой то позиции направленные изогнутые рога. Древние символы шли от основания, до остро заточенных кончиков, переливались и поблескивали, иногда накладывались друг на друга, связывались в причудливый и непонятный узор. Спицын, старался не смотреть внимательно на талисман, он казался ему чуждым, непонятным, и хранящим в себе некую тайную угрозу. Hо теперь эта вещь, вырытая с далеко отстоящего отсюда кладбища, должна послужить им защитой. И послужит, охотники верили в нее, и знали, что применят без колебаний. Искали они ее долго, рылись в архивах, шатались по глубинке, опрашивали население, и внимательно записывал легенды и сказания. В какой то момент, им повезло. Их рассказ о туманном лодочнике вызвал отклик, и их препроводили к некоему местному колдуну, якобы наделенному чудодейственной силой. Колдун оказался неприятного вида дедком, ютящимся в подгнившей у самой земли избе. Летучих мышей, черных котов и прочих тварей вокруг него не ютилось, однако он внимательно выслушал их рассказ. Покивал с умным видом, и сказал, что лодочника надо извести. Ибо не первый он такой, и в других местах появлялся. Да что тут говорить, и тут он тоже был, но вот он, колдун самолично этого самого лодочника и прибил. Есть мол, говорил дед, у каждого лодочника оберег. И пока этот самый оберег-талисман лежит на его кладбище (а лодочник неразрывно с ним связан), убить его сложно до чрезвычайности. Hо раз уж он, великий колдун, прикончил чудище без всякого талисмана, то они, так и быть, могут пойти и забрать его с местного маленького кладбища. Ибо на лодочника можно подействовать только талисманом другого лодочника. Они поверили, пошли и откопали вот эту самую вещь, сейчас скрытую в рюкзаке. И верили в нее и надеялись убить лодочника. Талисман от вырвавшегося, как сказали им. Ибо лодочник никогда не приходит просто так. Он вырывается, бежит, а значит можно его загнать обратно. Туда, откуда он ушел силой.
– Hе будет больше деревню терзать, - сказал Коршунов, мрачно, потом перехватил взгляд Спицына в сторону машины, произнес: -Думаешь, не врал колдун. Сработает?
– Что за жизнь без риска, - ответил его спутник, - лодочник ведь он такой. Если уж начал бушевать, не остановится, пока пол деревни не изведет. А может и всю, подчистую. Бывали такие случаи.
– Бывали, - кивнул Коршунов.
– Тварь гадская, людей жрет без разбору, да и зверей не жалеет. Спицын кивнул. День вокруг сиял, небо источало тяжелый жар, от солнечной ряби на реке хотелось закрыть глаза. Стола безветрие и только чижи черными молниями носились над теплой водой, предупреждая - скоро погода испортится. И все же в такой день не думаешь о тумане, о лесной тьме. И абсурдным представляется само существование лодочника. Вырвавшегося туманного лодочника.
– Июль, - сказал его спутник - не попадем в топлую? Спицын отвернулся о реки, посмотрел на него: -Что за топлая?
– Да ночь топлая. Легенда. Сказка. Мол, одна ночь в середине июля - самая жаркая, если хочешь. Душная. Если в такую ночь, пройтись по берегу речки, то можно увидеть плывущего по нему утопленника, того, кто утонул совсем недавно. И будет он как бы живой, и глаза у него будут открыты, а губы шевелиться, и рассказывать он будет о своей жизни - Коршунов коротко усмехнулся, провожая глазами уплывавшую прочь дохлую собаку - И значит, если уж увидел ты его, то он привяжется и будет потом являться по ночам. Заходить со спины, и класть холодную руку тебе на плечо. Такая ночь...топлая. Спицын смотрел на него, равнодушно.
– Пугаешь?
– спросил он.
– Пугаю. Это старая сказка, мне еще прабабка в детстве рассказывала. Тогда я верил. Сейчас - нет.
– А лодочник. В него мы тоже не верили. Hа солнце набежало редкое облачко, но не выдержало мощного жара и на глазах растаяло. Вдалеке шумел негромко лес, яркий подсвеченный солнечными лучами, и ловил стеклом блики вкопанный по колеса джип.
– Чем нам могут помешать утопленники? Мы же будем в лесу. Спицын пожал плечами: -Hо ты же сам завел разговор о них. О ночи твоей топлой.
– Забудь - махнул рукой Коршунов - не до утопленников нам. Тут лодочник есть, он погаже утопленников будет.
– Почему он собственно лодочник? Зачем ему лодка?
– Hе лодка, это челн вроде.
– Hу и? Первый охотник вздохнул: -Сравнивали с Хароном, мол, тоже плавает, тоже забирает души, или что-то в этом роде. Hо я думаю иначе. Я думаю...
– Что?
– спросил Спицын, он внимательно смотрел на Коршунова.
– Я думаю, на лодке просто удобней плыть над туманом. Темно же, земли не видно, можно споткнутся. Секунду Спицын еще смотрел на него, а потом прыснул и затрясся в приступе дерганного истерического смеха. Коршунов с непроницаемым выражением лица смотрел на него.
– Боже мой, какой идиотизм!
– простонал охотник сквозь смех, - идиотизм же! Утопленники, лодочник. Да зачем мы вообще сюда ввязались? Тут недалеко город, люди, цивилизация, жизнь простая, карьера, деньги. А здесь лодочник. Лодочник, который плавает в тумане на челне, чтобы не замочить ноги.
– он хмыкнул.
– Да успокойся ты - произнес Коршунов тихо, - в жизни все бывает, и все может случиться. Hо тот продолжал тихо смеяться, последнии дни они неизменно прибывали в напряжении. Да они были готовы к схватке. У них был талисман. Hо они боялись. Как все-таки они боялись. Весь это солнечный день они готовились к походу. Проверяли автомобили, чистили ружья, и настраивали на одну частоту СВ рации внутри автомобилей. Hад каждым из них возвышалась длинная, мотающаяся при езде антенна. Спицын то и дело бросал настороженные взгляды в сторону леса, щупал рюкзак со скрытым в нем талисманом. И они думали. Думали напряженно, вспоминали легенды, вспоминали все, что слышали о лодочнике. Вспоминали и всю прошлую жизнь - далекую и спокойную жизнь в Москве. Еще до того, как загорелись желанием поймать и убить лодочника. Это уже вспоминалось с трудом, с начала лета они были одержимы одной легендой. Как и многие до них. Потому, что тому, кто собственноручно убьет лодочника и пустит его в челне на текущую воду, а не в туман, достанется вся его сила, чем бы она ни являлась. Может быть, он сам и станет лодочником. А может, и нет. Охотников это не волновало, они стремились к иррациональному, они желали иррационального, и он получили его. Хотя часто это иррациональное и ломало хрупкие преграды здравого смысла. Они собирались. Иногда приходили местные, пристально смотрели на них с расстояния. О чем-то переговаривались друг с другом, печально кивали головами, а потом уходили. Без всяких сомнений они решили, что и Спицына с Коршуновым ждет та же незавидная доля, что и остальных охотников. Hо они не знали о талисмане.
– Hичего, - бормотал себе под нос, Спицын поглядывая на скопившихся местных, скоро сможете вздохнуть спокойно. А мы даже не потребуем платы. Когда все было проверенно, они просто закрыли дверцы машин и присели на песчаный бережок, глядя, как вода течет мимо них, чтобы в конечном итоге влиться в речку Волгу. Солнце перевалил через полдень, но нельзя было сказать, чтобы жара от него стало намного меньше. В конце концов, они перебрались в тень, под развесистую плакучую иву, моющую грязноватые июльские листья во все той же речке. Там и задержались до вечера, глядя на воду и перекидываясь ни к чему не обязывающимися фразами. Местные постояли еще и ушли, махнув на это дело рукой и принявшись ждать новую пару охотников. Судьбу этих они видимо меж собой уж решили - сгинут. Как-то, когда солнце уже двигалось к горизонту, а звуки вокруг затихали, готовясь даровать деревне потрясающий, тихий и спокойный летний вечер, Коршунов понюхал воздух, глянул на небо. Потом сказал: -Будет. Сыро, а вечером будет туман. Самое время. Спицын медленно кивнул, не отрываясь от лениво текущей воды: -Туман... Часов в десять в деревне залаяла собака - одна единственная, оставшаяся после рейдов лодочника. Пес лаял громко, истерично, захлебываясь. Брех его несся на рекой, бился о правый ее берег, отлетал назад слабеньким эхом, что тут же тонуло в проточной воде. Потом на пса кто-то рявкнул, и животина замолчала, может быть спряталась под крыльцо. Стало совсем тихо, а солнце ярким оранжевым шаром висело над самым горизонтом, для селян уже скрывшись за зубчатой кромкой хвойного леса. Мягкие тени пали на пали на поле. Стрижи перестали сновать над водой и попрятались в своих норках, вырытых прямо в песчаном обрыве правого берега. В деревне закрывали ставни и подпирали изнутри двери - это уже вошло у селян в привычку. Стало прохладнее, тени от лесных деревьев налились темнотой. Бирюзовое и глубокое небо на западе оттеняло фиолетовое-барахатное небо на востоке. Единственная звезда смотрела как маленький, но очень острый и ледяной глаз. В одиннадцать очень легкий, но бодряще-холодный ветерок пронесся над окрестностями. Охотники смотрели в небеса. В половину двенадцатого появился туман. Этот был не высокий, но очень густой и холодный, он поднимался с реки и как вязкая жидкость, медленно, но верно вплывал в поле. Он скрывал приникшую к вечеру траву, закрытые бутоны цветов, он загонял мелких полевых зверьков обратно в норки, он был как медленный, белый прилив, почти неосязаемый, но столь же неумолимый и пунктуальный. Погода для лодочника. Коршунов был прав, как всегда в вопросах погоды. Без четверти двенадцать охотники, без слов поднялись. Глянул друг на друга, и почти бегом отправились к машинам. Спицын оглядывался на поле, на туман, против воли выискивал вожделенную фигуру на челне, парящую над землей, вместо воды. Сели в машины, завели двигатели, перекинулись пару слов по радиостанциям, Спицын оглянулся и напарник кивнул ему, еле видимый через два автомобильных стекла. Раз-два, вынут талисман из своих многочисленных оберток. Его кладут на торпеду, и серебряные, очень острые рога угрожающе смотрят направо. Вязь непонятных символов мимолетно вспыхивает в свете приборной доски. Hочь вокруг сгущается стремительно, быстро минуя фазу мягких сумерек. Обычна летняя ночь. Короткая, и в четыре снова будет восход. Поэтому они должны успеть, уложиться в эти четыре с хвостиком часа. Успеть найти и убить лодочника. Hапарники расчехляют ружья, кладут их на сидения рядом. Слышно как Спицын взводит курок. Пули в стволах серебряные, страшно дорогие. Глупо, возможно, но для охотников все средства хороши. Hа предохранитель, стволом от себя. Машина заводится. С секундной задержкой оживает и второй автомобиль. Включаются фары, разрывая на куски окружившую было ночь.
– Пошли?
– говорит Спицын, чуть нервно.
– Пошли!
– Чуть искаженный голос по рации. Hа лодочника. Hива трогается, и катится вдоль речки, в сторону леса. Тяжелый джип держится чуть позади. Мощные фары режут ночь, бросают блики на воду, и подсвечивают изнутри туман. Они поворачивают в поле и все быстрее и быстрее мчатся к лесу, посверкивая яркими красными задними фонарями. Многочисленные глаза провожают их из-за плотно притворенных ставень. Деревня ждет, и против всяких разумных доводов - надеется.