Новеллино
Шрифт:
Желая утешить женщину, у которой умер сын, Сенека, [218] как о том можно прочесть в книге «Об утешении», обратился к пей с такими словами: «Будь ты обычной женщиной, я не стал бы говорить тебе то, что намерен сказать. Ты же, хоть и женщина, но обладаешь мужским умом, поэтому я расскажу тебе вот что. Были две женщины в Риме. И у обеих умерли сыновья. [219] Один из них был хорош, а другой еще лучше. Одна стала искать утешения и позволяла себя утешать, а другая затворилась в доме и, отвергая какое-либо утешение, предалась отчаянию. Какая из них поступила разумнее? Если ты скажешь, та, что искала утешения, отвечу: да, это верно. Так почему же ты плачешь? Если скажешь: я оплакиваю моего сына, потому что его достоинства были моей гордостью, отвечу, что ты оплакиваешь не его, а убыток свой и таким образом оплакиваешь самое себя. Но плакать над самим собой весьма недостойно. Если же ты пожелаешь сказать: это сердце мое плачет, потому что я так его любила, — и это неверно: ведь мертвого
218
Сенека Луций Анней (4 г. до и. э. — 65 г. и. э.) — римский философ и трагедиограф.
219
Сенека в своем послании приводит в пример Октавию Младшую, сестру императора Августа, сын которой, Марк Клавдий Марцелл, умер в ранней молодости, и Ливию Друзиллу, третью жену Августа, также пережившую своего сына, Клавдия Нерона Друза Старшего.
И так он ее утешил.
А еще рассказывают о Сенеке, что он был учителем Нерона, [220] когда тот был мальчиком, и что он бил его как своего ученика. А когда Нерон стал императором, то, вспомнив о побоях, нанесенных ему Сенекой, велел его схватить и осудил на смерть. Но при этом он даровал ему милость: самому сказать, какой смертью он предпочитает умереть. И Сенека решил вскрыть себе вены в теплой ванне.
А жена его плакала и говорила: «О господин мой, как мне больно, что ты умираешь без вины».
220
Нерон — римский император (54–68). Сенека стал его наставником в 48 г.
И Сенека отвечал: «Лучше уж умереть невиновным, чем виноватым. Ведь будь я виновен, это дало бы оправдание тому, кто меня убивает».
Новелла LXXII
[Рассказывающая о том, как Кат он жаловался на Судьбу] [221]
Философ Катон, [222] великий римлянин, находясь в тюрьме [223] и бедствуя, разговаривал с Судьбой и скорбно говорил: «Зачем ты лишила меня всего?»
221
Отдаленный источник новеллы — трактат Боэтия «Об утешении философией» (Consolatio Philosophiae, I, 1), положивший начало одной из излюбленных тем средневековой литературы — жалобам на Фортуну.
222
Катон Старший (234–149 г. до и. э.) — римский политический деятель и писатель. Он назван философом, так как в Средние века ему приписывалось авторство «Дистихов о нравах» (или просто «Дистихов Катона»), сборника сентенций стоического толка, созданного во II в.
223
Далекий прототип героя настоящей новеллы, Маилий Северин Боэтий (ок. 480–524), был заключен в тюрьму но обвинению в заговоре против Теодориха. В тюрьме он и написал свой трактат.
И затем отвечал себе от лица Судьбы: «Сын мой, как бережно я тебя растила и воспитывала! Все, чего ты просил у меня, я тебе давала. Господство над Римом — дала. Ты получил от меня немало наслаждений, огромные дворцы и золото, бесчисленное множество коней и снаряжения. О сын мои, и ты огорчаешься, что я покинула тебя?»
И Катон отвечал: «Да, огорчаюсь».
Судьба в ответ: «Сын мой, ведь ты очень мудр. Как же ты не подумал о том, что у меня есть маленькие дети, которых мне надобно вскормить? Разве ты хочешь, чтобы я покинула их? Ведь это было бы неразумно. Ах, как много малых детей мне еще нужно воспитать! Сын мой, я не могу больше оставаться с тобой. Не огорчайся, я ничего у тебя не отняла: ведь то, что ты потерял, не было твоим, ибо то, что можно потерять, нам не принадлежит. А то, что тебе не принадлежит, не может быть твоим».
Новелла LXXIII
[О том, как султан, нуждаясь в деньгах, хотел найти предлог, чтобы осудить одного еврея] [224]
Султану, нуждавшемуся в деньгах, посоветовали найти предлог, чтобы осудить одного богатого еврея, который жил на его земле, а потом забрать его несметное имущество. Султан послал за этим евреем и спросил его: «Какая вера самая лучшая?» А про себя подумал: «Если он ответит: «Иудейская», — то скажу ему, что он оскорбляет мою веру. Если же ответит: «Сарацинская», — спрошу, почему тогда он сам держится иудейской».
224
Первоначальной редакцией этой распространенной притчи считается утраченный арабский текст XII в. До нас дошел еврейский перевод этого текста, выполненный в XV в. — «Шабат Йехуда», где вместо султана фигурирует Петр Арагонский (1094–1104; v: Das buch «Schevet Jehuda» von R. Salomo aben Verga, aus dem Hebr"aischen ins Deutsche "ubertragen v. M. Wiener. Hannover, 1856, S. 106–108). Этим вариантом притчи, почерпнутым из неустановленного источника, кроме автора «Новеллино» воспользовались Боккаччо (Декамерон, I, 3; см. паст. изд. с. 227) и Лессинг в его «Натане Мудром». Однако еще большей популярностью в средневековой литературе пользовался иной, «христианизированный» вариант рассказа. Впервые он встречается у Стефана де Бурбона (ум. ок. 1261): отец дает кольцо законной дочери, а незаконные, прослышав о подарке, заказывают себе его точные копии — судья, сравнив свойства колец, определяет, какое из них подлинное. Во французской поэме «Сказ об истинном кольце», написанной в 1270–1294 гг. (Dis dou vrai aniel. Leipzig, 1871), два сына, владельцы поддельных колец, отбирают у младшего брата настоящее, и автор призывает христианских государей прийти ему на помощь — кольцо здесь символизирует уже не христианскую веру, а гроб господень, перешедший в руки неверных. В «Римских деяниях» (Gesla Romanorum, LXXXIX) притча, напротив, выражает разочарование в крестовых походах: отец (бог) дарит старшему сыну (иудаизму) земельный надел (землю обетованную), среднему сыну (магометанству) — деньги (власть и богатство), младшему сыну (христианству) — кольцо, исцеляющее все болезни (веру, спасающую от первородного греха). Неудачи крестоносцев объясняются, таким образом, тем, что они замахнулись не на свою долго — на Иерусалим, который по праву должен принадлежать иудеям·
Но еврей, выслушав вопрос султана, ответил так: «Мой повелитель, у одного отца было три сына и был у него перстень с камнем, ценнее которого нет на свете. Каждый из сыновей просил отца, чтобы он перед своей кончиной оставил этот перстень именно ему. Отец, видя, что все они хотят одного и того же, послал за искусным ювелиром и сказал: «Сделай мне, мастер, два перстня точно такие, как этот, и вставь в них по камню, похожему на этот».
Ювелир сделал перстни столь сходными, что никто, кроме отца, не мог узнать, какой из них настоящий. Потом отец позвал одного за другим своих сыновей и каждому, втайне от других, дал перстень, так что каждый стал считать себя обладателем настоящего перстня. Правду же знал только сам отец. То же скажу тебе и о трех верах. Только отец Всевышний знает, какая из них лучше, мы же, его сыновья, считаем хорошей каждый свою».
Султан, выслушав такой ловкий ответ и не найдя, о чем бы еще спросить, чтобы потом осудить, отпустил его.
Новелла LXXIV
[В которой рассказывается о подданном и синьоре] [225]
В ту пору, когда начинают созревать фиги, случилось одному синьору проезжать мимо сада одного из своих подданных, живших на его земле. Заметив прекрасный спелый плод на верхушке фигового дерева, он велел сорвать его.
225
Древнейшая версия этого рассказа встречается у Светония, где вместо «синьора» фигурирует император Тиберий, а вместо фиг — рыба (Жизнь двенадцати цезарей. Тиберий. 60). Сюжет отразился также в одной из книг Талмуда (Мидраш Рабат), где речь идет, как в нашей новелле, о фигах, но вместо Тиберия появляется Адриан.
Подданный, видя, что его фиги пришлись по вкусу синьору, задумал сберечь их для него. И решил огородить это дерево и сохранить плоды. Когда же они поспели, он отнес их ему в огромной корзине, думая заслужить тем его расположение. Но принес он их уже в то время, когда сезон проходил, и было их так много, что впору было кормить ими свиней.
Увидев эти фиги, синьор решил, что над ним смеются, и приказал своим слугам связать подданного и бросать ему фиги в лицо одну за другой.
Когда же фиги чуть не попадали ему в глаз, подданный восклицал: «Слава тебе, господи!»
Слуги удивились и рассказали об этом синьору. А на вопрос синьора: «Почему же ты это сказал?» — тот ответил: «Потому, мессер, что я собирался принести персики, и если бы я принес их, то сейчас был бы уже слепым».
Тогда синьор рассмеялся, велел развязать ого и одеть в новое платье. И одарил его за необычный ответ.
Новелла LXXV
[Рассказывающая о том, как господь бог был попутчиком жонглера] [226]
226
Непосредственный источник неизвестен. Сюжет восточного происхождения, в литературе Средних веков представлен хроникой Фредегара (VII в.) и семидесятой басней Марии Французской (XII в.). Фольклорные варианты см.: Aarne A., Thompson S. The Types of the Folktale, . 785; Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 75 (Св. Николай или Петр путешествуют со спутником, спутник съедает просвирку, но не признается; св. Николай исцеляет царевну, спутник неудачно ему подражает; при дележе денег спутник признается, что съел просвирку, поскольку съевшему назначается третья часть).
Случилось как-то раз господу богу быть попутчиком жонглера. И вот однажды было объявлено, что состоится свадебный пир, и одновременно, что умер один богатый человек. Жонглер сказал тогда: «Я пойду на свадьбу, а ты на похороны».
Господь бог отправился к покойному и получил сто золотых монет за его воскрешение. Жонглер пошел на свадьбу и наелся досыта. А по возвращении домой узнал, что товарищ его при деньгах. Воздал ему хвалу.
А тот был голоден. Жонглер взял у него денег, купил жирного козленка и зажарил его. Готовя жаркое, он вынул почки и съел их.