Новеллы (-)

де Вега Лопе Феликс Карпио

Да, но ни одним такую

Прелесть не дарует небо.

Верьте мне, густые рощи,

Я бы близок не был к смерти,

Если б предо мной так живо

Эти очи не блестели.

Лес, не одинок я, ибо

Многим выпал тот же жребий,

Многих через те же очи

Озарила жизнь надеждой.

Ибо я благодеяньем

Счел бы гибель, став их жертвой.

Горько лишь, что уж недолго

В эти очи мне глядеться,

Пусть в огонь очей Хасинты

Глянут те, кем я осмеян;

Растопить два эти солнца

Могут даже гору снега.

Был до первой встречи с

ними

Сам я льдины холоднее,

Но растаяло покорно

Сердце в их лучах победных.

Эти очи не жестоки,

Доброта их беспредельна,

Если даже, лес и рощи,

Я достоин этой чести!

Я надеждою и страхом

До того уже истерзан,

Что и дня прожить не в силах,

Глаз - убийц моих - не встретив.

Их заметив, прихожу я,

Малодушный, в дрожь и трепет,

Но никто так упоенно

Не дрожал еще вовеки.

То, что больше нам знакомо,

Мы обычно меньше ценим;

Я ж, чем больше узнаю их,

Тем влюбляюсь в них сильнее.

В честь их громко оглашаю

Я поля хвалой столь лестной,

Что журчанье вод смолкает

И стихают вздохи ветра.

Становлюсь я, их увидев,

И безмолвней, и слабее,

Чем родник, чей бег сковали

В полночь ледяные цепи.

Я такою страстью полон,

Что не раз, когда согреться

Мог я зноем глаз Хасинты,

Мерз я, робкий, в отдаленье.

Если б меньше я любил их,

Был бы с ними я смелее,

Ибо чем сильнее чувство,

Тем во мне отваги меньше.

Но клянусь вам, лес и рощи,

Мне милей мои мученья

Даже той нетленной славы,

Что дарует людям небо.

Я признаюсь, что туманит

Ревность разум мой нередко.

Ибо нет любви, с которой

Не взяла бы дани ревность.

Я ревную - и не только

К пастухам, моим соседям,

Но и к камню, на который

Бросит взгляд Хасинта мельком.

Даже на себя взираю

Я с ревнивым подозреньем:

Если я ей мил - то значит,

За другого принят ею.

Я слежу за ней повсюду,

Ибо я прикован крепко

К ножкам девушки - глазами,

К сердцу - каждым помышленьем.

По пятам за ней хожу я

И молю с тоскою небо,

Чтоб оно одних уродов

Посылало ей навстречу.

Мне всегда разбить на части

Зеркало ее хотелось,

Чтобы двух Хасинт не видеть

И одной не устеречь мне.

Но меня вы, как ни плачу,

Лес и рощи, не жалейте:

Ведь о всех своих терзаньях

Забываю я пред нею.

Наружность Дианы весьма понравилась герцогу, ко когда он услышал, как ее нежный голос с таким изяществом и искусством пропел стихи, которые мы здесь уже привели, восхищение его еще усилилось. Он спросил ее обо всем, о чем в подобных случаях спрашивают сеньоры, ибо сеньоры всегда задают много вопросов и именно поэтому так мало знают о жизни бедняков. На вопрос, откуда она родом и кто ее родители, - а это больше всего интересовало герцога, Диана ответила, что ее воспитал в Севилье один человек, которого она называла отцом, и что раз в два месяца к нему являлся какой-то незнакомец; он приносил с собою деньги и письма и передавал ему то и другое. Это навело ее на мысль, что отцом ее был другой

человек, более знатного рода и живущий далеко от Севильи. И вот однажды, когда ее названый отец был в хорошем расположении духа, она попросила его сказать ей, кто ее настоящий отец, так как знала уже, что она не его дитя, но что ни в тот раз, ни впоследствии ей не удалось ни лаской, ни услужливостью заставить его ей ответить, хотя он и обещал всякий раз сделать это завтра, клянясь, что не может открыть ей это без разрешения того незнакомца. Так, продолжая каждый день давать обещания, он заболел и когда наконец захотел открыть ей тайну, то уже не мог говорить и вскоре умер.

Оставшись одинокой и беспомощной, она не смогла овладеть никаким ремеслом, хотя готовности к этому у нее было достаточно.

Тогда она решила сделаться пастухом и навсегда поселиться в деревне, чтобы проводить время в уединении, ибо, не зная, кто ее родители, она пребывала в большой печали. Никакая другая причина не могла склонить ее к этому: ведь она хорошо понимала, что этот путь не сулит ей никаких благ в будущем.

– В этом ты ошибался, - возразил герцог, - потому что я желаю взять тебя с собою туда, где тебя будут уважать так, как ты того заслуживаешь, ибо большая жестокость твоей звезды заставлять тебя, одаренного столькими талантами, жить среди этих темных людей, и с твоей стороны было бы большой неблагодарностью по отношению к небу, если бы твои дарования не нашли должного применения или были бы вовсе скрыты.

Диана поцеловала руки герцога с учтивостью и торжественностью, которым она научилась в лучшие времена, и приняла оказанную ей милость со словами, полными скромности и благоразумия, еще увеличившими расположение к ней этого вельможи, который, приказав снабдить ее всем необходимым, увез ее вместе с собой. Трудно было бы сравнить с чем-нибудь отчаяние Сильверии, если бы не было совершенно обратного ему чувства радости, охватившего ревнивого студента, который, увидев, что Диана уезжает, был столь же счастлив, сколь несчастны были Сильверия и его сестра, отметившие ее отъезд обильными слезами.

Можно ли сомневаться, сеньора Леонарда, в том, что ваша милость уже давно желает узнать, что стало с нашим Селио, о котором, с тех пор как он отплыл в Индии, наша новелла, кажется, совсем позабыла. Да будет известно вашей милости, что то же самое делал неоднократно и Гелиодор со своим Феагеном, а иной раз и с Хариклеей {31}, для большего удовольствия своих слушателей скрывая от них до поры до времени то, что ожидает его героев.

Селио, когда он плыл в Индии, постигла большая беда: во время разыгравшейся бури, несмотря на искусство моряков, были сорваны все канаты, тросы и прочие корабельные снасти, и сам он едва не погиб среди неумолимых и жестоких волн.

Вообразите себе общую суматоху, крики: "Взять рифы!", "Поднять флаг!", "Впереди мель!", попытки наладить порядок, обезумевший ветер, корабль, потерявший управление, и Селио, который, как и корабль, потерял управление своими чувствами. Его страшила лишь мысль о потере Дианы, представлявшейся ему солнцем Антарктики, и он повторял, словно подражая Марциалу {32}, римскому поэту, из-за которого вашей милости лучше совсем не знать латинского языка:

Волны, дайте мне дорогу,

А когда вернусь, убейте.