Новеллы
Шрифт:
— Вот мой сынишка… пятый год пошел… — и, повернувшись к мужу, резко крикнула: — Почему не ведешь Юриса в дом — до ночи стоять здесь будем?
И сама как-то слишком торопливо убежала в комнату. Юрис чуть пожал плечами, прошелся по грязной вытоптанной лужайке и сел на камень у забора.
Во двор вбежала Спилвиене, вбежала и остановилась, остановилась и стала смотреть. Взглянув на Юриса и домашних, поняла, что все ее надежды рухнули. Жалобная, страдальческая маска спала с ее лица, старуха
— А, дождались наконец молодого барина! Так готовились, ждали… весь день бегали… Лата все постель стелила… И, видно, не зря, не зря… А ну показывай, — продолжала она, обернувшись к Лате, — где твои шелковые платья, где платки, брошки? Показывай и мне подарочки! Мне не жалко, я завидовать не стану, — господи, не у всех же бывают богатые братья… Ну, показывай!
Лата только усмехнулась и гневно сверкнула на брата глазами.
Теперь Спилвиене обратилась к Крикису, которому болтовня старухи пришлась по вкусу.
— Значит, тебе, хозяин, достанется его тугая мошна… — Она хлопнула себя по карману юбки. — То-то житье пойдет. Крикиса тогда не узнаешь: на паре ездить будет… да и заслужил ты, ничего не скажешь. Кто же надрывался и день и ночь, пока сын в городских школах и бог весть где учился…
Юрис смотрел на отца и сестру, ему было понятно их разочарование — он видел этих людей насквозь. Он понимал, что спутал их расчеты, разбил их надежды, вернувшись домой бедняком, без денег, без шелковых платьев и платков. Только одного он не понимал, почему так разбушевалась эта чужая старуха, да и то не удивлялся. Улыбка все заметнее трогала его губы, ему даже веселее стало.
Хозяйка опять вышла во двор и позвала его:
— Иди… ужинать.
— Спасибо, мне не хочется есть.
— Все равно без ужина я тебя спать не отпущу. Идем!
Она за руку повела его в дом.
— Садись и ешь, — сказала она в комнате. — Только сними пальто, легче будет, а то здесь жарко.
Он положил на край стола запыленную шляпу и, опершись на него локтями, обхватил руками голову.
— Пальто снимать не стану, и так хорошо.
— Почему? Ведь уже поздно, и идти тебе некуда.
— Как знать… Может — пойду.
Хозяйка грузно опустилась на кровать.
— Да ты что! Шесть лет в отцовском доме не был, да чтобы не переночевать… Что это тебе вздумалось!
Юрис ничего не ответил.
Хозяйка, немного помолчав, опять заговорила:
— Кушай, что же ты.
Он медленно, нехотя начал есть. Видно было, что он с трудом проглатывает каждый кусок. От духоты спирало дыхание, непривычное кушанье не лезло в горло.
— Какой ты измученный, — опять заговорила хозяйка, но он сразу перебил ее:
— Значит, ты вышла за моего отца?
Хозяйка отодвинулась подальше, в тень.
— Да-а.
— Давно?
— В ту же осень, как ты ушел. Уже шестой год.
Юрис покачал головой.
— Ну и дела… Даже не верится. И ребенок у вас?
— Да… пятый год ему.
— Ты вышла за моего отца… Как ты решилась?
— На что же мне еще было надеяться? Опостылело мне в батрачках жить, а тут усадьба, хоть и разоренная, запущенная, а все-таки я хозяйка.
— Я тебя хорошо помню, — сказал Юрис, не слушая. — Я тогда любовался твоей силой, здоровьем, твоим добрым сердцем и красотой. И все это ты отдала за развалившуюся хибарку такому человеку, как мой отец! Осталось ли в тебе что-нибудь от тебя самой? Гм, да — с виду ты все такая же, но в сердце, я знаю, у тебя пустота. Да иначе и быть не может — после шести лет…
— Замолчи… замолчи… — раздался прерывающийся от слез голос. И все же ей хотелось, чтобы он говорил. Хотелось слушать его, хотя каждое слово ножом резало сердце.
Юрису стало еще тяжелее от звука этого голоса.
Постукивая опорками, со двора вошел Крикис. Прежде чем войти, он некоторое время постоял, потоптался у порога, высморкался. Затем подошел к кровати и сел рядом с женой.
— Ну, рассказывай, где ты все это время жил? — заговорил он, насупившись.
Сын равнодушно пожал плечами.
— Долго рассказывать.
— Ну и что ж… Надо же отцу знать, где сын прожил целых шесть лет.
— В городе, тебе уже известно. Но о своей жизни, право, ничего интересного рассказать не могу.
— Стало быть, ничего путного не можешь рассказать?
Сын опять равнодушно пожал плечами.
— Может, и так…
Отец тяжело вздохнул.
— Я такой жизни не понимаю. Там любой, у кого есть руки, зарабатывает но два-три целковых в день, а ученый человек за все шесть лет не справил себе и приличной одежи. Нет, не пойму я этого.
— Значит, ты считаешь, что одет я неприлично, потому что хожу в потертом пальто? Я его сам, за собственные деньги, купил на толкучке. Уже второй год ношу — на редкость прочная материя.
Несмотря на сумерки, видно было, как у отца потемнело лицо, затряслась борода.
— Ты брось со мной шутки шутить. Молод еще… или, может, я сам чересчур стар. Вот так жизнь… судьба… С твоими-то знаниями да образованием далеко можно было пойти. Это… позор на весь свет!
— Ты ведь еще совсем не знаешь, как далеко я ушел.
— Никуда ты не ушел! Любой ребенок это видит по твоей одеже. Или, может быть, у тебя в банке тысячи?
— У тебя на уме одни жалкие гроши. Вот в этом-то я и ушел далеко: стряхнул с себя рабскую зависимость от твоих грошей.