Новейшая оптография и призрак Ухокусай
Шрифт:
– Кажется, вы крепко не выспались, Непеняй Зазеркальевич. Или даже еще не проснулись.
– Я не хочу смертоубийства. И другого выхода, кроме предложенного, не вижу. Разумеется, если мне удастся поговорить с Залетаем Высоковичем и все ему объяснить, мы откажемся от этой затеи…
– Хорошо бы, – вздохнул Персефоний. – Если не возражаете, я, пожалуй, сейчас же пойду к нему уже без всякой конспирации.
– А прямое общение не будет нарушением правил?
Упырь посмотрел на Сударого со странной грустью в глазах:
– Вам ли об этом печься, Непеняй
Сударый надел пальто и шляпу, Персефоний – старомодный плащ, при котором удачно смотрелось сомбреро, а он к этому головному убору питал особое пристрастие и носил даже в пасмурную погоду, когда не было особой нужды защищать глаза.
День и сегодня был неуютный. Ветер трепал последние ссохшиеся листья на ветках вязов, лицо кололи редкие крупинки снега, но в разрывах облаков уже просверкивало солнце, заливая серые улицы блеклой позолотой.
Оптограф повернул направо, завтракать в «Обливион», его помощник – налево, искать извозчика.
Сидя за столиком, утреннюю газету Сударый читал невнимательно: его больше интересовала публика. Смотрел-смотрел, но, хоть убей, так и не смог понять, то ли все вокруг такие мастера делать невозмутимое лицо, то ли скромная персона дуэлянта и впрямь никого здесь не интересует.
Персефоний отсутствовал часа полтора. Возвратившись, он застал Сударого в лаборатории за изготовлением новых оптопластин. В халате и перчатках, Непеняй Зазеркальевич осторожно, держа пальцами за края, доставал из кюветы очередной стеклянный прямоугольник.
– Ну как? – спросил он, закрепил пластину в раме сушилки и только потом обернулся.
– Представьте себе, модный юноша согласился. Бледен был страшно, губы кусал, но потом вскричал, что ему все равно, и согласился.
– Родные не пытались его отговорить?
– Родные ничего не знают.
– Как так?
– Да уж как-то так, – развел Персефоний руками. – Увольте от попыток объяснить тайны отношений между разумными. Как весь город узнал о предстоящей дуэли? Я-то, конечно, на личность нового склада грешу, но, объективно говоря, одному юнцу, которого половина спросончан не станет слушать и на которого другая половина вообще смотреть не желает, такая информационная атака не под силу.
– Итак, Залетай Высокович твердо намерен драться.
– Не то слово. Он скорее умрет, если не выйдет на дуэль. Боюсь, как бы его не убила ваша шутка.
– Ты говоришь так, будто он подцепил бешенство или какие-то зомбирующие чары.
– Хуже, Непеняй Зазеркальевич. То и другое хоть с трудом, да лечится, но над Пискуновым-Модным довлеет общественное мнение. А вот оно не лечится. Никак.
В половине второго пополудни к крыльцу сударовского дома подкатила извозчичья пролетка, следом снизился и завис над тротуаром ковер-самолет. Сударый с Персефонием принялись грузить на ковер оборудование: «Зенит» и «Даггер-вервольфину», кофр коричневой кожи с пластинами, треноги, вспышку… За этим занятием и застал их кортеж из трех карет с гербом города на дверце каждой.
Из экипажей вышли Немудрящев, деловитый и сосредоточенный, двое полицейских приставов, один из которых был человеком, а другой волколаком, и еще пять или шесть разумных чиновничьего вида.
С неудовольствием поглядев на погрузку, глава магнадзора приблизился и объявил:
– Господин Сударый, вынужден прервать ваши занятия. В мое ведомство поступила жалоба на вас, так что мы вынуждены осуществить проверку. Вот предписание…
– Прекрасно, господа, однако я спешу.
– Куда, позвольте поинтересоваться? На речной вокзал или на железнодорожный?
– Нет, на главную площадь.
В это время Вереда как раз вышла на крыльцо, чтобы повесить на дверь табличку следующего содержания:
– Перестаньте паясничать! – воскликнул Немудрящев. – По каким еще техническим причинам?
– Если быть точным – по причине невозможности присутствовать одновременно в двух местах: в ателье и на площади.
– Вы никуда не поедете! Мы проведем досмотр на предмет запретных чар…
– Разве я возражаю? Проходите, пожалуйста, Вереда Умиляевна вам все покажет. Вереда, будь добра, подойди! Эти господа будут проводить у нас обыск, пожалуйста, помоги им.
– Но как же вы собираетесь ехать, когда мы…
– Я вам совершенно доверяю, Добролюб Неслухович, – перебил его Сударый, идя к пролетке.
– Вы никуда не поедете! Задержите его!
Приставы шагнули к Сударому, но тот быстро ответил:
– В данный момент никакие обвинения мне не предъявлены, значит, я остаюсь свободным гражданином и вправе делать то, что считаю нужным. Свой дом оставляю в вашем полном распоряжении, а сам отправляюсь по делам. Гони! – крикнул он извозчику, вскакивая на подножку.
Возница, седой человек, тяжко вздохнул и неторопливо тронул с места, однако вопреки его ожиданиям ни свистка, ни окрика сзади не донеслось, а ковер-самолет, плавно поднявшись сажени на две с небольшим, промелькнул над головой и слышно было азартное: «Э-эх!» – пилота. Извозчик щелкнул кнутом:
– Н-но, шевелись, тягомотная ты животина!
Возница даже не оглянулся: застарелая неприязнь к ковролетчикам заставила его забыть о трепете перед служителями закона.
Персефоний между тем умерил пыл летуна, и тот позволил пролетке догнать себя. Свесившись через край и придерживая рукой сомбреро, упырь крикнул:
– Как вам удалось заморочить ему голову, Непеняй Зазеркальевич?
– Я просто сказал правду! – ответил оптограф.
– А вы не такой тихий человек, каким кажетесь, – улыбнулся Персефоний. – Возможно, из нашего предприятия что-нибудь да выйдет.