Новейшие приключения Остапа Бендера
Шрифт:
Полоумный старик закрыл глаза; в его воспаленном мозгу закружились чудные видения: он плывет на белоснежной яхте, теплые океанские волны качают корабль, с коралловых островов кокосовые пальмы машут ему мохнатыми лапами, а шоколадная мулатка, подобострастно заглядывая ему в глаза, черепаховым гребешком расчесывает его раскошные усы. Затем, мулатка берет Воробьянинова за руку, они прыгают за борт и, подхваченные теплыми волнами, плывут к сказочному берегу.
Мулатка бежит вперед, падает на песок и, протягивая руки, зовет:
– Иди ко мне, возьми меня!
Предводитель, мягко оттолкнувшись от песка, взмывает в воздух и плавно опускается прямо на горячее тело своей прекрасной спутницы. Он кричит от восторга, хватает мулатку обеими руками и осыпает ее горячими поцелуями.
– Что с Вами, дражайший Ипполит Матвеевич? – слышит он неприятный голос и приходит в себя.
Обеими руками он крепко прижимает к себе святого отца Федора Вострикова и лобзает его грязную бороду. И нет ни красавицы мулатки, ни сказочных океанских островов с кокосовыми пальмами, ни белоснежной яхты. Вокруг только горькая реальность: грязные стены сумасшедшего дома, привинченная к полу солдатская койка, решетки на окнах и соседи идиоты, – бриллиантовый дым рассеялся. Предводитель неожиданно сильно оттолкнул святого отца и, охватив голову руками, заплакал от отчаяния. Слезы несбывшихся надежд катились по покрытым седой щетиной щекам предводителя каманчей и свисали с поникших усов большими грязными каплями. Востриков, который от толчка Ипполита Матвеевича упал на четвереньки, живо вскочил с пола, подтянул штаны и рысцой подбежал к плачущему предводителю.
– Ипполит Матвеевич, почтеннейший, успокойтесь! Хотите, я чаю принесу? – суетился святой отец. – Да Вы прилягте, прилягте! Вам отдохнуть надо! – он взял Воробьянинова под руку и проводил до кровати.
Ипполит Матвеевич тяжело опустился на свое ложе, пальцем поманил отца Федора к себе и взволнованно зашептал:
– Слушайте, святой отец, бриллианты у Бендера! Надо отсюда выбираться…
Глаза Вострикова жадно заблестели.
– Да! Сокровища принадлежат Вам, Ипполит Матвеевич! – лебезил он, подобострастно заглядывая Воробьянинову в глаза. – Я помогу Вам расправиться с этим бандитом Бендером, и готов работать за сорок процентов!
– Нет!– твердо сказал Ипполит Матвеевич. – Хватит вам и пятнадцати процентов.
– Согласен, согласен! – зашептал отец Федор. – Ваше имущество! – и поцеловал Воробьянинову руку.
– Только-бы найти бриллианты, – решил святой отец. – Ничего ты не получишь, старый болван! – и заботливо потрогал влажной ладошкой лоб предводителя. – Здоровы-ли, любезнейший Ипполит Матвеевич?
– Здоров, здоров! – отмахнулся Воробьянинов. – Думать надо, как на свободу выбираться будем.
Надо сказать, что при всей показной строгости, из Старгородской психиатрической лечебницы мало-мальски хитрому человеку уйти незамеченным было не трудно. Окна и двери, действительно, были снабжены надежными решетками и запорами, через которые бежать было никак невозможно; парадные ворота были кованные, чугунные и круглосуточно охранялись дежурным санитаром, а высокий трехметровый забор по всему периметру был обнесен тремя рядами колючей проволоки. Ипполит Матвеевич понимал, что уйти через эти преграды невозможно и это приводило его в отчаяние.
Федора Вострикова в лечебнице знали все, и ходил он везде беспрепятственно. Он был своим человеком на кухне, где мыл полы и выносил помои на задний двор, – за он это получал от кухарок небольшие добавки к скудному больничному пайку. Отец Федор, обследовав кухню и прилегающий к ней хозяйственный блок, к большому своему удивлению и удовольствию определил, что все охранные строгости как раз здесь и кончаются. Из хозблока на улицу смотрело большое окно, расположенное под самым потолком – решетки на этом окне не было. Дверь, предназначенная для хозяйственных нужд, выходила прямо на улицу и закрывалась на обыкновенный навесной замок, сбить который с завесов можно было одним ударом молотка. Больничный блок от хозяйственного отделялся длинным темным коридором и легкими фанерными дверьми со стеклянными филенками и врезным замком. Удовлетворенный своими исследованиями, Востриков поспешил к Ипполиту Матвеевичу.
Воробьянинов, выслушав святого отца, заволновался:
– Уходим сегодня-же! Немедленно!
– И куда-же мы уйдем в пижамах и тапочках, уважаемый Ипполит Матвеевич? – возразил отец Федор. – На улице холодно, идет дождь, да и в таком виде нам далеко не уйти. Необходимо подготовиться к побегу! – Востриков поправил одеяло на животе предводителя.
– Да, да, вы правы, – Ипполит Матвеевич поправил пенсне. – Нужно достать штатское платне.
На следующий день, на свидании с Еленой Станиславовной, предводитель дворянства попросил подругу тайно принести ему костюм, пальто, шляпу и ботинки.
Гадалка была поражена странным распоряжением своего повелителя, но возражать не посмела, – она была уверена, что Воробьянинов прибыл из Парижа с тайной миссией, и, восхищенно глядя на полоумного старика, прошептала:
– Я все сделаю…
Матушка, получив от супруга странный приказ, тихо поплакала, но возражать тоже не стала.
Заговорщики начали готовиться к побегу…
Впереди были свобода, сокровища, Париж!
Воробьянинов сильно нервничал и не отходил от своей койки, под матрасом которой спрятал штатское платье и десять рублей денег. Отец-же Федор проявил вдруг самые недюженные способности к заговорщицкой деятельности, и готовился к побегу из желтого дома самым серьезным образом: он украл из больничной кухни столовый нож, насушил два мешочка сухарей, где-то позаимствовал бельевую веревку и молоток. Через неделю все, по мнению заговорщиков, было готово. Перед решающей ночью Востриков тайно пронес на кухню и спрятал за помойным баком узел со штатской одеждой и сухарями. Ипполит Матвеевич страшно трусил: при одном воспоминании о чугунных кулаках товарища Бендера, ноги его противно немели и голова покрывалась холодным потом. За шесть лет заточения в Старгородской психиатрической лечебнице бывший предводитель дворянства привык к бездумному и тихому существованию, и какие-либо перемены страшили его. И только фантастическое воскрешение товарища Бендера из мертвых, осветившее жалкое существование жалкого старика бриллиантовым сиянием и новой надеждой на осуществление самых заветных желаний, придало Воробьянинову решимости и он назначил ночь побега.
Отец Федор суетился, бегал по палате и, наклонившись к лежащему на койке бледному Ипполиту Матвеевичу, шептал ему на ухо:
– Держитесь, дражайший! Сегодня сокровища будут нашими!
У Воробьянинова предательски дергалась щека, у него возникало желание отказаться от побега, тещиных сокровищ и от заманчивой беззаботной жизни в Париже. Он подозрительно поглядывал на Вострикова, и ужасная мысль пронзала его воспаленный мозг: «Если святой отец уйдет один, то присвоит все драгоценности себе» – этого бывший предводитель допустить не мог.
К вечеру лечебница угомонилась; дежурная сестра, в сопровождении двух санитаров, обошла всех буйных и сделала им успокоительные уколы, тихие и выздоравливающие получили витамины; в десять часов вечера везде потушили свет. Только дежурный санитар бодрствовал в деревянной будке возле ворот лечебницы, и не спали бывший предводитель Старгородского уездного дворянства Ипполит Матвеевич Воробьянинов и батюшка-расстрига Федор Востриков.
Улицы Старгорода опустели, свет в окнах потух, и бывший уездный городок погрузился в сон.
– Пора! – отец Федор осторожно стащил одеяло с Воробьяинова.
Предводителя била нервная дрож.
– А может завтра…? – прошипел он.
– Смелее, смелее! – Востриков взял упирающегося подельника за руку. – Пошли!
Заговорщики на цыпочках миновали темный больничный коридор и подошли к кухонной двери. Востриков ловко, как заправский взломщик, кухонным ножом вскрыл дверной замок, и злоумышленники вошли в хозяйственный блок лечебницы. Полный месяц через зарешеченные окна ярко освещал кухню, – беглецы без труда нашли припрятанные узлы с одеждой.