Новичок в Антарктиде
Шрифт:
— Меня пригласил в Четырнадцатую экспедицию Дмитрий Семёнович Соловьёв — известный полярный геолог, который уже семь раз был в Антарктиде. Энтузиаст редчайший, такого я ещё не встречал, просто бредил Антарктидой! Задача нашего отряда — определение толщины антарктической земной коры. Нам, в частности, хотелось найти аргументы в пользу гипотезы о том, что Антарктида — материк, а не скрывшийся подо льдами архипелаг островов. Вспомните, капитан Немо пробирался к Южному полюсу на «Наутилусе», и есть учёные, которые полагают, что это гениальная догадка Жюля Верна. В наш отряд входила группа Альберта Когана, специалиста по сейсмическому зондированию. Делается это зондирование так: взрывается до тонны взрывчатки, возникают упругие колебания, и приборы определяют толщину земной коры.
Ходили мы в походы на «Харьковчанке», а когда пробиться через зоны трещин было невозможно, летали на «Аннушке». В одном из походов справляли Новый год с ёлкой, которую радиоинженер Валентин Мошкович спаял из медной проволоки. Я вспомнил о Мошковиче ещё и потому, что с ним произошла забавная история. Он прибыл к нам на самолёте ремонтировать рацию. Сел в «Харьковчанку», та двинулась и неожиданно завалилась на правый борт. «Ну и трясёт же у вас, — удивился Мошкович. — Столько эту „Харьковчанку“ хвалили, а на ней, оказывается, ездить хуже, чем на простом тракторе!» — «Вот и слезай, приехали», — предложил механик-водитель Бабуцкий. Все выскочили: «Харьковчанка» повисла над трещиной! Долго потом ребята подшучивали над Валентином, которого «трясёт в „Харьковчанке“!
Всего мы произвели на Ширмахере около пятидесяти взрывов, в том числе один, о котором хочу рассказать особо.
В ста километрах от Новолазаревской в замкнутой котловине расположено самое, кажется, южное озеро в мире — Унтерзее, одна из главных достопримечательностей оазиса. Мы добрались туда на «Харьковчанке», спустились на лёд и застыли, очарованные. Вокруг чаши озера площадью двадцать квадратных километров — отвесные скалы до тысячи метров, с многочисленными гротами и нишами. И первобытная тишина… Такое впечатление, словно ты попал в сказку.
Унтерзее было открыто немецкими лётчиками, которые в 1938 году произвели аэрофотосъёмку этого района. И ходили анекдоты, что сюда после поражения скрылся Гитлер.
Мы взорвали на льду мощный заряд и чуть не оглохли от мощного десятиминутного эха! Одновременно со скал поползли снежные лавины, и мы не на шутку испугались, что за ними посыплются камни, но обошлось. Эффектнейшее было зрелище!
Здесь мы обнаружили колоссальные залежи мумие, малоизвестное, но, говорят, интересное для медицины вещество. Это воскообразная масса, которая плавится в ладони от тепла тела. Специалисты вроде бы ещё не установили происхождение мумие; мы же пришли к единому мнению, что оно продукт отрыжки снежных буревестников, которых в районе Унтерзее несметное количество. Прилетают зачем-то с моря, хотя питаться им здесь нечем. Мумие свисает над крупными камнями в виде сталактитов. Мы привезли с собой килограммов двести и раздали желающим. Если медики и в самом деле интересуются этим веществом, то можете сообщить им адрес: Антарктида, оазис Ширмахера, скалы озера Унтерзее.
На наш взгляд, это озеро — ключевой пункт к пониманию четвертичного периода Антарктиды, так как заполнено оно, видимо, водой, образовавшейся от таяния ледников в течение тысяч лет. На дне озера скопилось огромное количество моренного материала, расположенного террасами. Их изучение может помочь разобраться в истории обледенения Антарктиды. Здесь идеальные условия для изучения этого процесса, и я мечтаю в будущем провести на Унтерзее несколько месяцев, чтобы собрать материал. А тогда, перед уходом, мы поставили у озера железную веху с медной табличкой, на которой на русском и английском языках выгравировали текст о первом посещении Унтерзее человеком и поставили дату — 28 февраля 1969 года.
Конечно, на память о Ширмахере я набрал разных камней и сделал множество снимков на цветную плёнку. Из них особенно дорожу одним: Альберт Коган провалился в озеро, и пока ребята его вытаскивали и помогали снимать мокрую одежду, я фиксировал эту сцену на плёнку. И теперь в моем распоряжении имеется уникальнейший кадр: голый Альберт во льдах Антарктиды!..
На Унтерзее, — закончил Димдимыч рассказ, — нам, к сожалению, попасть не удастся, лётчики будут слишком загружены, а вот в гротах на Новолазаревской вы побываете, и если скажете, что когда-нибудь видели такую сказочную красоту, вам всё равно никто не поверит!
Выслушав Димдимыча, я тем не менее набрался смелости и обратился к Сенько: так, мол, и так, есть на Ширмахере такое очаровательное местечко, Унтерзее, отсюда рукой подать, часа полтора полёта.
Павел Кононович, как всегда, тактично меня выслушал, согласился с тем, что местечко действительно очаровательное, и пожелал мне счастливого полёта… на Новолазаревскую.
И вот наконец наша юркая стрекоза, сделав круг над станцией, приземлилась. К самолёту подъехал вездеход, и вскоре я пожимал руки старым знакомым: Павлу Андреевичу Цветкову и Борису Белоусову, с которыми дрейфовал два с половиной года назад на станции Северный полюс-15.
— Не правда ли, узок мир? — своим неподражаемо спокойным голосом произнёс Белоусов. — Узок, но немного странен: чтобы пожать друг другу руки, нужно непременно оказаться поблизости от какого-нибудь полюса. Надеюсь, в следующий раз мы встретимся, скажем, в Гаграх, на пляже.
К этому времени Димдимыч исчез — побежал, наверное, проверять, все ли его любимые горы на месте, а я пошёл с товарищами осматривать станцию. Действительно, ветераны не преувеличивали. Новолазаревская — самая милая и уютная станция в Антарктиде. На берегу пресноводного озера раскинулся крохотный посёлок из нескольких аккуратных домиков; вокруг невысокие, освещённые солнцем горы, в прозрачном воздухе летают птички… Поэзия, идиллия! Только пурги здесь бывают совсем не поэтические, да ещё трещины в округе, которые тоже идиллическими не назовёшь. Но жить на такой станции, зимовать на ней куда удобнее, чем в Мирном или Молодёжной, не говоря уже о Востоке. Очень сильных морозов здесь не бывает, от самого дальнего домика до кают-компании — метров сто, пресной воды — хоть залейся, надоело сидеть дома — иди в горы, прогуливайся себе на здоровье и собирай камни — кварц и другие разноцветные минералы для коллекции, которой можно будет прихвастнуть перед приятелями на Большой земле.
Я ходил по станции и вспоминал многочисленные, связанные с ней истории. Вот кабинет начальника станции, в котором жил когда-то её основатель Владислав Иосифович Гербович; вот камбуз, на котором царил первый повар Новолазаревской — Виктор Михайлович Евграфов; из этой двери он выплеснул полный таз выжатой клюквы… прямо на выскочившего из бани голышом доктора Рогозова, того самого, что в ту зимовку вырезал себе аппендикс: случай, о котором много писали.
Симпатичная станция! Жаль, что я попал на неё в самое горячее время: половина коллектива работала на разгрузке «Оби», «старики» сдавали дела сменщикам — словом, ребятам было не до меня, и я им не мешал. К тому же нашёлся Димдимыч, который обещал показать мне главные здешние красоты. Он подтащил ко мне высокого, спортивного вида молодого человека, обросшего рыжеватой бородой, и без церемоний представил его:
— Слава Макеев, геоморфолог и мой друг. Отзимовал на Новолазаревской и вместе с нами возвращается домой. Спешите взять у него интервью на месте действия. Слава пятнадцать раз нырял с аквалангом в озера Ширмахера и сделал множество гениальных открытий!
— Ну, «множество» — это, пожалуй, слишком, — скромно возразил Слава.
— По-настоящему эпохальным было лишь одно открытие: я экспериментальным путём установил, что вода в здешних озёрах значительно холоднее, чем в Чёрном море в разгар купального сезона. Не знаю только, сочтёт ли возможным учёный совет присвоить мне за это докторскую степень без защиты диссертации.