Новочеркасск: Книга первая и вторая
Шрифт:
— Так как, ты говоришь, этот парень выразился? — задумчиво переспросил Платов, выслушав не очень-то длинный рассказ Луки Андреевича о ночном происшествии. — С Дона выдачи нет? А ведь и в самом деле была такая заповедь, когда войско наше создавалось, вольница казачья, стало быть. — Платов запнулся, подумав про себя о том, как мало уже осталось от этой вольницы.
За широким окном струился солнечный свет. Вчерашнего непогодья как не бывало: небо будто протертое. Зеркало слившегося с Тузловом и Аксаем Дона ровное и ясное, хоть смотрись в него. Ни ветра, ни дождя и в помине.
«С Дона выдачи нет», — повторил Платов про себя и подумал о том, что уже много лет назад, когда был он сам желтым неоперившимся юнцом, часто эту фразу слышал. И не от кого-нибудь, а от отца родного — войскового старшины Ивана Платова. Эта фраза всегда рождала романтическое представление о донской вольнице.
Про себя он огорченно вздохнул, но тотчас же вспомнилась холеная рука императора Александра, внимательный, чуть-чуть снисходительный взгляд голубых, холодно мерцающих глаз и все сказанное им во время последней аудиенции.
«Дорогой мой Матвей Иванович, оставим высокий штиль и возвышенные слова о казачьей вольнице на долю историков и поэтов. Отныне потребно иное. Для нас важно, чтобы каждый казак хорошо понимал меру своей ответственности перед отечеством и троном российских императоров. Ведомо, что и быт Войска Донского должен быть сильнее пронизан верноподданническим отношением к престолу».
Вспомнив слова императора, Платов ощутил, как улетучивается легкое сожаление о донской вольнице и ему на смену приходит мысль о безупречном повиновении тропу, с которой теперь он вставал и ложился. В этом был он весь, герой многочисленных походов и баталий, лихой рубака Матвей Платов. Едва только речь заходила о троне и о сменяющих друг друга августейших императорах, об их требованиях к государственным мужам, в нем угасала возвышенная романтика и вместо нее пробуждалось одно лишь коленопреклонение. Презрев неисчислимые обиды, нанесенные ему людьми, стоявшими у трона, Матвей Иванович становился царским слугой — бескомпромиссным и строгим. О царе Александре Матвей Иванович думал с особой почтительностью: «Он от сотен казаков смерть отвел, прекратив наинелепейший поход на Индию, а меня, верного слугу, возвысил, в высокой должности атамана Войска Донского видеть пожелал».
Сейчас Матвею Ивановичу пришло на память, что еще до его вступления в должность пришел циркуляр «О недержании беглых и беспаспортных в донских станицах». Не согласившись, он направил в Санкт-Петербург прошение об определении таких «…в казачью службу. Имея к оной исправность и способность». Но отказ пришел незамедлительно, и он, как истый царев слуга, должен был покориться, каблуком наступив на собственную совесть.
Мысль об этом кольнула так больно, что он уже без прежнего дружелюбия поглядел на Аникина.
— Не кажется ли тебе, Лука Андреевич, что ты малость паришь в эмпиреях? Если мы будем бесконечно скорбеть о казачьей вольнице, где девизом было, как ты говоришь, «с Дона выдачи нет», кто же тогда будет нести неукоснительно царскую службу? — Он назидательно поднял палец с блестевшим рубиновым перстнем и продолжал, обводя рукой вокруг себя: — Как называются сии просторы, в центре коих стоит городок Черкасский? Землей Войска Донского? Не так ли?
— Так точно, — подобострастно подтвердил Аникин.
— А где войско, там всегда должен быть воинский порядок, и ни одно произвольное действие не должно его нарушать. А разве со словом «порядок» можно соединить слово «вольница»? Не на то нас толкает наш богоданный император Александр. — Платов говорил все это каким-то трескучим и сухим голосом, так что казалось, будто и сам он не во все сказанное верит. Хмуро наклонив крутой лоб с залысинами, Матвей Иванович вперил глаза свои в выпяченную грудь стоявшего навытяжку Луки Андреевича. — На тебя я такожде осерчал малость, Аникин. Казак ты справный, да и в сече лихой. Никогда не забуду, как мы с окаянным басурманином ханом Гиреем рубились. А вот сегодня разочаровал ты меня малость. Пошто о ночном происшествии смолчал? Надо было экстренно докладывать. Даже ночью, милейший.
— Ночью в канцелярии никого не было, — вздохнул Лука Андреевич.
— Ко мне бы домой примчал, с кровати бы поднял, — сурово осек атаман. — По такому вопросу всегда надо незамедлительно обращаться.
— Мы тогда их к жизни возвращали и об ином не мыслили, — тихо, но упрямо ответил Аникин, и это прозвучало как возражение.
Скользя глазами по его мрачному лицу, Платов осознавал, что вся его длинноватая назидательная речь о ненужности донской вольницы не высекла в сердце старого казака ни единой искры. Желая уклониться от дальнейшего разговора на эту тему, атаман сипло спросил:
— Кто они такие? Беглые, разумеется?
Лука Андреевич, не опуская головы, вызывающе сказал:
— А какие же еще! Из самой Воронежской губернии шли. Ноги в волдырях и кровоподтеках. Что у девки, что у парня.
— А ты уверен, что они не душегубы какие-нибудь и не разбойники с большого тракта?
Лука Андреевич с презрением передернул плечами.
— Ты бы на девку поглядел, отец наш Матвей Иванович, — сказал он укоризненно. — Святой богоматери лик видел? Так у нее чище. А что касается парня, то он мне рубаху задирал, рубцы от плетей показывал, какими его барин наказывал по своей прихоти.
— Я тоже иногда наказываю, — нахмурился Платов. — Сам небось видел, как по моему указу на майдане плетьми виновных секут.
— Ты по делу наказываешь, атаман, — смиренно склонил голову Аникин. — И в основном справедливо.
— Гм-м… — одобрительно промычал Платов. — А бывает и несправедливо?
— Возможно, и бывает, — усмехнулся Аникин, — ибо человек не бог.
Платов вдруг раскатисто захохотал.
— Здорово ты уважительными речами своего атамана потчуешь! Однако я люблю дерзких. Значит, полагаешь, что пришлые достойны нашего снисхождения?
— Полагаю, ваше превосходительство, — смиренно наклонил голову Аникин. — Если бы не рвались они на свободный и великий наш тихий Дон, вряд ли бы рискнули на плоту от самого Бирючьего Кута плыть по грозе к нашим берегам. Прости их, герой Войска Донского, атаман наш всемилостивейший, прости и дай приют.
Платов насмешливо хмыкнул, короткие усы его дернулись, как у кота.
— Льстить умеешь.
— На том и держимся, — улыбнулся Аникин, понимая, что сражение им выиграно. — Казак что саблей, что льстивой речью славен.