Новочеркасск: Книга третья
Шрифт:
Но Веня, не сразу осиливший свою долю, действительно поперхнулся от чачи, которая жгла гортань, и надолго закашлялся. Глаза его наполнились слезами.
— Ну вот, — осуждающе покачал головой Данила. — А ить казак донской по родителям. Разве так подобает казаку донскому пить чачу?
— Да у меня же не в то горло пошло, — виновато обмолвился Якушев под осуждающим взглядом соседа.
А потом они снова завалились на свои кровати. Оголившись по пояс, Данила сходил в умывальную комнату и возвратился оттуда, растирая на ходу голую волосатую грудь. Не успел он накрыться солдатским одеялом, как тут же оглушительно захрапел. Его мускулистые длинные руки с огромными сжатыми кулаками едва не касались бледно-зеленой
Веня всегда любовался своим соседом в такие минуты, его по-детски припухлыми губами, сладко причмокивающими во сне, упрямым хохолком на макушке и в особенности тяжелыми кулаками свешенных во сне почти до самого пола рук. И Веня представил себе, как ударом одного из них он до полусмерти оглушил немецкого мотоциклиста, прежде чем на его же БМВ примчался с ценными документами в расположение своей части. Потом и Якушев задремал. Сон, сковавший его, был каким-то нервным и не очень крепким. В нем переплетались самые несуразные события. То он от кого-то бежал, то видел из кабины СБ атакующий его «мессершмитт» и злорадно усмехающегося фашистского пилота, который с пеной на тонких губах кричал: «Слышь, ты, руссише швайн, сейчас я тебя зажгу и ты никого не увидишь».
Он застонал и открыл глаза, потому что его действительно кто-то немилосердно тряс за плечо. Басовитый голос Данилы проник в сознание:
— Слышь, браток, да открой же ты в конце концов глаза. Зараз сообщение о боевых действиях на нашем фронте повторяют. Вслушайся, а то, может, я после той чачи, к нашему обоюдному счастью, все перепутал, может, все не так… — встревоженно закончил он.
Веня очнулся и потер виски. Диктор, к суровому, а временами наполненному горем и страданием голосу которого давно уже привык весь фронтовой люд, медленно цедил слова.
— Южнее Миллерово наши войска вели тяжелые оборонительные сражения с численно превосходящими силами противника. После упорных боев, в которых враг понес тяжелые потери, наши войска оставили город Новочеркасск.
Шел 1942 год. Над далеким от линии фронта маленьким грузинским городком и госпиталем, где не было затемнения, где излечивались сотни раненых бойцов и командиров, светило солнце и голубело над горными вершинами небо, в которое редко-редко залетали теперь фашистские самолеты.
Часть вторая
«Черные гости»
Это давно уже стало традицией в доме Якушевых. Какими бы изменчивыми ни были житейские события, так же как и донская погода, а в одно из первых воскресений июня у Александра Сергеевича Якушева собирались «старики» — его коллеги по техникуму, самые близкие друзья и сослуживцы, с которыми вот уже почти двадцать лет он был неразрывно связан. В большинстве своем это были ровесники, до случалось так, что в общий хор пожилых людей врывались и молодые голоса, потому что без особого на то предупреждения в этот день заходили в дом на углу Аксайской и Барочной поздравить хозяина с днем рождения и некоторые молодые, преуспевающие в математике и геодезии ученики и даже соседи по улице.
Раскрасневшаяся и помолодевшая Надежда Яковлевна суматошно носилась из кухни в скромно обставленный зал, расставляя на белой с махорчиками скатерти обильное угощение, в то время как их сыновья Гришатка и Веня открывали в коридоре бутылки с вином, лимонадом и минеральной водой, не без того, чтобы не прислушиваться к взрывам смеха и веселым голосам взрослых, доносившимся из зала.
Так происходило всегда, и даже в этом, лихом от беды, сорок втором году традиция не была нарушена. Однако военное время внесло свои суровые коррективы. Сыновей Вени и Гриши не было давно уже в доме, любимые ученики, как правило старшекурсники, тоже сменили скромные студенческие костюмчики на всех выравнявшую и подтянувшую военную форму, а заодно и адрес студенческого общежития на номер соответствующей полевой почты, но всему наперекор Александр Сергеевич и Надежда Яковлевна решили отметить семейную дату, и все было, как прежде, только стол не ломился от щедрых донских яств. Не теснились на нем расписные блюда и тарелки с закусками, не стояла в затейливых вазочках азовская паюсная икра, не возвышались величественно над тарелками серебряные головки бутылок с цимлянским и донским игристым, отсутствовало большое фамильное блюдо с дымящейся индейкой, зажаренной с хрустящими корочками по всем правилам кулинарного искусства, не снимались с видавшей виды и много на своем веку послужившей сковороды горячие блины из знаменитой на Дону муки крупчатки. Вместо всего этого Якушевы угощали гостей обыкновенными котлетами с макаронами, яичницей и ливерной колбасой.
И все-таки, несмотря на карточки и опустевшие полки продовольственных магазинов, удалось Надежде Яковлевне добыть два десятка раков и даже изготовить свой традиционный торт «наполеон», который был встречен гостями дружными аплодисментами. А их, гостей-то, было сначала всего четверо. Виктор Павлович Рудов, заметно поседевший, но с неизменным ежиком волос, как у нашумевшего авантюриста Керенского, так и доживший холостяком до своих семидесяти лет, но по-прежнему бравый и подтянутый, сохранивший осанку заправского кавалера-сердцееда; преподаватель математики Николай Ильич Башлыков, маленький старичок, не без труда выговаривающий букву «р», с землистым цветом лица, залысинами и подбородком, на котором вальяжно разместилась крупная бородавка; преподаватель начертательной геометрии Иван Иванович Мигалко, сильно картавящий латыш, смахивающий быстрыми движениями и прищуром глаз на часового мастера, старающегося определить причину поломки отданного ему в починку механизма; да опирающийся на отделанную под ореховое дерево палку Степан Бенедиктович Залесский, поляк по происхождению, человек с блеклыми зеленоватыми глазами, любивший распространяться о своих не всегда существующих болезнях и аристократических предках.
Пока они, покуривая, толклись в коридоре, в доме появился малость припоздавший сосед Александра Сергеевича, горбоносый врач Александр Григорьевич Водорезов. Среди пожилых, увядающих стариков педагогов он отличался высоким ростом и такой крепкой костистой фигурой, какой любой из них мог только позавидовать. Сграбастав в охапку гладко выбритого, облаченного, несмотря на жару, в темно-синий фрак из дорогого старомодного сукна именинника, доктор сжал его в своих могучих объятиях и трижды расцеловал, патетически воскликнув при этом:
— Держись, голуба моя, дай теперь и мне до твоих астматических ребрышек добраться.
— Осторожнее, Александр Григорьевич, — взмолился было хозяин дома, но тот трубно возразил:
— Ерунда, дорогой, выдержат твои косточки! Глядишь, и астму твою из них вытрясу.
Водорезов запустил в глубокий карман своих летних парусиновых брюк огромную руку и, вытаскивая ее назад, громогласно воскликнул:
— Ты ведь прекрасно знаешь, Саша, что дядя доктор на чужие именины без подарков не ходит. На-ка, получай, — и с этими словами извлек из глубокой штанины черный маленький бюст.
Вся Аксайская знала, что «строгий доктор», так именовали тут Водорезова, в свободное от работы время долбит из камня небольшие фигурки и часто их раздаривает своим знакомым. На этот раз очередь дошла и до Александра Сергеевича. Он обрадованно взял в руки бюстик, стал рассматривать сам себя.
— Действительно похож, — пробормотал он польщенно.
— Да чего там «действительно»! — вскричал Рудов. — Ты вглядись получше. Смотри, как точно схвачены твои черты. Лоб мыслителя, глаза, прикрытые незаменимыми очками, твои, извини меня, не совсем гвардейские, а малость покатые плечи, причем одно, как и в жизни, выше другого.