Новое направление

Днепров Анатолий

– Это за что же?

– Вспомните, что лягущка помогла и Гальвани и Вольту открыть электричество! А без электричества, кстати, были бы невозможны и все ваши программирующие системы! Вся электронная автоматика плакала бы. Но берусь предсказать: от лягушки можно еще и не того ожидать!

Он сорвал несколько пучков травы и сунул их в ведерко, чтобы лягушки не могли выпрыгнуть. Затем, кряхтя и спотыкаясь, вышел на бережок.

– Разрешите, я понесу этих знаменитых животных, которым человечество столь многим обязано, - иронически заметил я, беря ведерко из

его рук.

Некоторое время мы молча шли по сырому лугу, отмахиваясь от комаров. Солнце коснулось темной полоски далекого леса. Над нами пролетел вертолет, спугнувший стайку болотных птиц. Они покружили немного над своими гнездами и снова спрятались в траве.

– Красотища-то какая, посмотрите! Как изумительна все-таки природа!
– сказал профессор, оглядываясь вокруг и глубоко вздыхая.

– Да. Наверно, хорошо быть художником или музыкантом. Они острее и глубже чувствуют все это.

– Художники и музыканты?
– проворчал он.
– А что они слышат звуки? Видят краски? Наблюдают форму? Нет, ученые, батенька мой, ощущают природу богаче, глубже и шире. Для художника комар есть комар. Он его изобразит на полотне черной точкой, если вообще изобразит. Композитор напишет "Полет шмеля". А им и в голову не придет, что этот шмель в тысячу раз более умная машина, чем только что пролетевший вертолет. Вот мы идем сейчас по траве, и в каждой примятой нами травинке разрушается целая фабрика фотосинтеза, фабрика, о которой сейчас мы можем только мечтать. Вот вы, например, мечтаете о создании "электронного мозга", А он, этот мозг, создан природой миллионы лет назад. Он есть у каждого живого существа. И это могут постигнуть только ученые.

– Ну какая польза от того, что мы чувствуем, художника интересует одно, а нас другое, вот и вся разница, - возразил я.

– Польза?
– Он остановился и поднял на меня свои суровые темные глаза.
– Будет и польза. Надеюсь, что скоро ваши электронные системы заменят кое-чем более интересным и выгодным.

Я поставил ведро с лягушками на землю и хотел было бурно выразить свой протест, как вдруг со стороны леса, к которому мы почти подошли, послышался звонкий женский голос:

– Пал Палыч! Пал Палыч! Она убежала! Ловите ее!

Я увидел стройную девушку в белом халате, быстро бегущую нам навстречу.

– Инна, вы? Что случилось?
– встревоженно закричал профессор,

– Мирза убежала! Посмотрите! Вот она!

– Мирза? Ах, безобразие! Кто ее выпустил?

– Не знаю... Ага, попалась!

Девушка схватила прыгающий лохматый комок и крепко прижала его к себе. Маленькая собачонка сердито залаяла. Запыхавшийся Леонозов подбежал к девушке и взял у нее собаку.

– Что произошло?
– спросил он отрывисто.

– Сами увидите, - чуть не плача, ответила она.
– Сгорел высоковольтный трансформатор. Перегрелись все моторы. Вышел из строя ртутный выпрямитель. А пряжа - просто ужас! Вся перепуталась...

– Ах, негодница!
– воскликнул Леонозов, легонько хлопнув собачку по мохнатому боку.

Мирза, испуганная поднятою ею суматохой, рычала, вертела головой и широко открывала пасть, норовя укусить ученого за руку.

– Идемте скорее, Инна! Возьмите ведро.

Девушка быстро зашагала за профессором. В сгустившихся сумерках я заметил, что собака была со всех сторон увешана какими-то коробочками и пластинками.

Вскоре Леонозов со своей спутницей исчезли в лесу, и я остался один посреди луга.

Ill

"Заменить кое-чем более интересным..." - звучало у меня в ушах, когда я, лежа в кровати, вспоминал разговор с Леонозовым. Я чувствовал себя глубоко задетым. Как он, ученый, мог не оценить должным образом совершенную программирующую систему емкостью более миллиона двоичных единиц! Над ней в течение двух лет трудился под моим руководством коллектив в двенадцать человек. Лягушке, видите ли, нужно поставить памятник, а электронную систему "заменить кое-чем"! Возможно ли это?

Я досадовал на себя за то, что не смог как следует ответить Леонозову.

"И кто такая эта плачущая Инна, которая гналась за собачкой?
– думал я, с некоторым раздражением вспоминая сцену на лугу.
– Наверно, лаборантка какаянибудь, медичка или биолог. Проводят опыты над животными и в миллионный раз удостоверяются, что у них есть и сердце, и желудок, и легкие...".

После обеда, горя желанием поспорить, я пошел через луг к тому месту, где накануне расстался с Леонозовым.

"Теперь-то, если я его встречу, то все скажу, что думаю", - решил я, углубляясь в сосновый бор. Настроение у меня было боевым.

Внезапно передо мной оказался высокий забор, и я пошел по тропинке вдоль него. Вскоре показались ворота, на которых висела стеклянная вывеска с надписью: "АН СССР. Лаборатория биологического регулирования".

"Так вот они откуда!" - подумал я и взялся за ручку калитки. Она была заперта. На мой стук долго никто не отвечал, а затем из-за кустов выскочила крохотная белая болонка и раскатисто залаяла.

– Ну, Белка, Жучка или как тебя, хватит!
– Я снова забарабанил в калитку.

Собачонка подбежала ближе, яростно зарычала. Я заметил, что на ошейнике у нее поблескивала небольшая металлическая коробочка.

"Видно, все собаки здесь бегают с неприкосновенным запасом витаминов!" - насмешливо подумал я.

Из-за деревьев появилась женщина в фиолетовом комбинезоне.

– Вам кого?

– Профессора Леонозова.

– По какому делу?

– Я его знакомый. Мне нужно продолжить с ним вчерашний разговор.

– Входите.

Женщина наклонилась к собачонке и проговорила:

– Перестань, Кумок, это свой.

Она погладила собачку, и та умолкла.

– Входите, - повторила женщина.

– Но калитка заперта!

– Сейчас уже открыта, - усмехнулась она, продолжая гладить собачонку.

– Но вы же ее не отпирали!
– удивился я,

– А я повторяю: входите, дверь открыта.

Чтобы доказать женщине, что она неправа, я изо всех сил толкнул калитку и чуть было не упал вперед, потому что она без всякого труда распахнулась.