Новое назначение
Шрифт:
Мне бы полагалось ломать голову — за что арестовали, что со мной будет дальше, но лезли абсолютно другие, неподходящие, если не сказать дурацкие, мысли: для чего строился этот «мобилизационный пункт»? На школу или иное учебное заведение не похоже, на госпиталь тоже, да и не задействуют госпиталя для иных дел. Может, раньше здесь размещался какой-нибудь гимнастический зал? В Архангельске, помнится, имелась собственная военная гимназия, должны же ее воспитанники где-нибудь заниматься фехтованием и гимнастикой? Не выдержав, я обратился к соседу:
— Сударь, если вам не сложно, не соблаговолите ответить на один вопрос? Не подскажете, для каких
Чиновник оторопело уставился на меня, часто-часто моргая ресницами, но потом ответил:
— Это здание милсгосударь, строилось как мобилизационный пункт для резервистов и ополченцев в девятьсот тринадцатом году.
— А у нас были ополченцы? — удивился я.
Мой собеседник заморгал еще сильнее.
— Бывшему офицеру непростительно забывать подобные вещи, — покачал он головой и назидательно произнес: — К Великой войне готовились заблаговременно. Потому еще в тринадцатом году отстроили несколько зданий для военных нужд, а потом начали проводить регистрацию офицеров запаса, а из отставников создали резерв для возможного ополчения.
— А с чего вы взяли, что я бывший офицер? — поинтересовался я.
— А кем вы еще можете быть? — ответил чиновник вопросом на вопрос, словно еврей. — Солдат сюда не приводят. И шинелька ваша еще ни о чем не говорит — может, решили замаскироваться, или вас разжаловали, за то что вы какого-нибудь генеральского адъютанта по морде двинули. Вон, как сейчас.
И впрямь, наши соседи-офицеры от споров перешли к рукопашной, сцепившись друг с другом с такой яростью, словно бились не со своими соратниками, а с красными. Вон, тыловик опрокидывает фронтовика одним ударом, а два окопника уронили на пол штабного, и теперь с наслаждением пинают ногами, вымещая давнюю неприязнь.
Вмешиваться в драку я не собирался, а уж разнимать — тем более. Полезешь, можно огрести, что от одной, что от другой стороны. Тыловики и фронтовики, это как муж с женой. Противоположности, а друг без друга не обойтись. А уж коли случится семейная ссора, переходящая в потасовку, лучше не лезть, нехай сами разбираются.
Наша охрана какое-то время бездействовала, позволяя офицерам выпустить пар, но потом открылась дверь, и в нее заглянул человек с винтовкой.
— Эй, золотопогонники, мать вашу так! Опять драку затеяли? А ну...
Раздался выстрел, с потолка посыпалась побелка, арестанты притихли и, бросив свое увлекательное занятие, начали разбредаться.
— Вторые сутки сижу, а эти раза по три-четыре на дню дерутся, — пожаловался чиновник. — Не могут решить, кто в поражении виноват. Фронтовики говорят — генералы сволочи, предали и сбежали, а штабные — мол, надобно было тверже стоять на своих позициях и солдатиков в ежовых рукавицах держать, а то те распустились и с фронта драпанули.
— А вы сами как считаете? — поинтересовался я.
— А что я? — пожал плечами чиновник. — Я человек маленький. На фронт не попал, вот, видите, — показал он мне левую руку, на которой не хватало двух пальцев. — Но если вам интересно мое мнение, я так скажу — идеи у нас не было, потому и проиграли.
— Идеи? — не понял я.
— Идеи, — кивнул чиновник, потом уточнил. — Только, не простая идея, а с большой буквы. Вначале, когда большевиков прогнали, что было? Радости полные штаны, вот, узурпаторов выгнали, теперь заживем. Свою собственную республику построим, Антанта нам поможет, все будем счастливы. Антанта в Архангельск приехала, начала с большевиками воевать, дескать, наймиты немецкие,
— Вы сами-то кем были? Военным чиновником? — поинтересовался я.
— До февральской революции я главным криминалистом Архангельского управления полиции служил, — похвастался мой сосед. Представился: — Марков, титулярный советник. Вздохнул: — Если бы не февраль, глядишь, уже бы коллежским асессором сделался. И выслуга подходила, и должность соответствовала, требовалось только экзамен сдать, так это ерунда. А как уголовникам амнистию объявили, тюрьму почистили, мое бюро почти сразу и сгорело, вместе с асессорством.
— И сгорели, разумеется, альбомы с фотографиями преступников и дактилокарты? — догадался я.
— А вы умный юноша, — похвалил меня бывший криминалист. — Обычно говорят дактокарты.
— Стараюсь, — скромно потупил я глазки.
— Не поверите — даже сегодня не всех удается убеждать в неповторимости папиллярных линий, — оживился мой собеседник. — Мол, гадаете, ровно цыганки.
— Но злоумышленники-то верят, — усмехнулся я. — Если бы не верили, не сгорели бы ваши архивы.
— Это точно, — вздохнул криминалист. — А как бюро сгорело, потом и полицию разогнали, пришлось мне в военное ведомство переходить в простые учетчики. Жить как-то надо. А я архив десять лет собирал! У меня все расставлено по полочкам — здесь конокрады, тут мошенники, форточники, гастролеры. Я даже на мартышек фотоальбом завел и пальчики у них откатал.
— У мартышек? — удивился я, впервые услышав такой термин.
— Мартышками у нас мальчишек зовут, которые по баржам работают, — охотно пояснил Мартов. — Тащит, скажем, буксир баржу, а на нее мальчишки прыгают, курочат, что поценнее, и в воду. Иной раз с лодки заскакивают или баграми цепляются, а добычу на лодку кидают. Опасное это занятие, погибнуть можно, но мальчишки же в смерть не верят, правильно?
Я кивнул, прикинув, что если удастся отсюда выйти, так неплохо бы этого титулярного советника пристроить к настоящему делу. Хороший криминалист — это находка. Он и уголовному розыску первый друг и помощник, и нам.
Мы уже решили укладываться спать, как раздался шум, дверь распахнулась, и к нам едва ли не кубарем влетел... тот самый курносый красноармеец, арестовавший меня пару часов назад.
— Володя?! Аксенов?! — услышал я знакомые голоса, а потом увидел, что следом за курносым в помещение ворвались знакомые люди: комиссар Спешилов и Серафим Корсаков, а с ними незнакомый мужчина.
— Да тут я, тут, — ворчливо отозвался я, поднимаясь с пола. Кивнув своему соседу, сказал: — Вы уж тут посидите немного, разберемся, что к чему, найду вам работу по душе.