Новолуние
Шрифт:
Лицо доктора неожиданно посерьезнело: неужели мы с ним думаем о том же? Как поступлю я, когда — именно «когда», а не «если» — придет мое время?
— Мой отец был священником, — сложив инст рументы, Карлайл протер поверхность стола влаж ной марлей, затем еще раз; едко запахло спиртом, — и придерживался довольно консервативных взгля дов, которые лично у меня вызывали сомнения еще до того, как я начал меняться.
Доктор Каллен сложил использованные бинты и осколки на пустое блюдо. Я не сообразила зачем, даже когда он зажег спичку, но вот она полетела на проспиртованные повязки, и неожиданно яркое пламя заставило
— Прости, — извинился Карлайл, — так нужно.
В общем, я не принял слепую веру отца, хотя почти за четыреста лет со дня моего рождения ни разу не усомнился в существовании Бога. Сомнений не воз никает, даже когда смотрюсь в зеркало и не вижу отражения.
Якобы разглядывая безупречно наложенную повязку, я тихонько удивлялась обороту, который приняла беседа. Вот уж не думала, что речь зайдет о религии! В моей собственной жизни веры не было. Чарли считал себя лютеранином, потому что именно к этой церкви принадлежали его родители, однако выходные предпочитал проводить на реке с удочкой в руках. Что касается Рене, она вспоминала о религии периодически в перерывах между теннисом, керамикой и французским, причем о маминых увлечениях я узнавала, когда она уже переключалась на что-то новое.
— Понимаю, странно слышать подобное от вампира, — ухмыльнулся доктор, походя произнеся слово, от которого у меня до сих пор холодок по спине бежал, — тем не менее я верю: в жизни каждого должна быть цель, даже у нас. Конечно, на многое рассчитывать не стоит, — беззаботно продолжал Карлайл, — по всем без исключения данным мы прокляты. Но я наивно надеюсь, что нам воздастся хотя бы за то, что мы старались.
— Ничего наивного не вижу, — пробормотала я. По-моему, никто, в том числе и Господь, не остался бы равнодушным к словам Карлайла. К тому же среди святых, которым я была согласна поклоняться, обязательно присутствовал бы Эдвард. — И со мной наверняка согласится подавляющее большинство.
— Вообще-то ты у меня первая союзница.
— Разве в семье с вами не солидарны? — спросила я, на деле интересуясь конкретным ее членом.
Карлайл догадался, о ком речь.
— Эдвард поддерживает меня — до определен ной степени. Мол, Бог и рай существуют… так же, как и ад. Но в загробную жизнь для таких, как мы, он не верит. — Доктор Каллен говорил очень тихо, глядя через открытое окно в темноту. — Видишь ли, ему кажется, что душу мы утратили.
Тут же вспомнилось, что сказал Эдвард после школы: «Если, конечно, не хочешь умереть, или что там с нами происходит…» От перепада напряжения одна из ламп несколько раз мигнула.
— В этом все дело? — догадалась я. — Вот почему он из-за меня так упрямится…
— Смотрю на… сына, — спокойно продолжал Карлайл, — сила, ум и доброта горят в нем словно яркие звезды, многократно укрепляя мою веру и надежду. Почему на свете только один такой Эдвард? С другой стороны, если бы я мыслил так же, как он… — доктор Каллен буравил меня взглядом бездонных глаз, — если бы ты мыслила так же, как он, согласилась бы украсть его душу?
Ну что тут скажешь? Вот так вопрос… Спроси он, готова ли я отдать за Эдварда душу, — ответила бы не задумываясь, но ставить на карту его душу… Разве это равноценный обмен?
— По-моему, ты понимаешь, в чем дело…
Я покачала головой, осознавая, что веду себя как
— Решать мне! — настаивала я.
— И ему… — увидев, что я собралась спорить, мистер Каллен поднял руку, — если, конечно, превращение совершит он.
— Ну, такая возможность есть не только у Эдварда, — задумчиво напомнила я.
— Это уж на ваше усмотрение, — хохотнул доктор Каллен, а потом вздохнул. — Вот у меня полной уверенности нет: вроде бы всегда хотел, как лучше, но имел ли право обрекать на такое существование других?
Я не ответила, представив, какой была бы моя жизнь, не реши Карлайл покончить со своим одиночеством.
— Это мать Эдварда меня подвигла, — чуть слышно проговорил доктор Каллен, глядя куда-то вдаль.
— Его мать? — Каждый раз, когда заговаривали о родителях, Эдвард отвечал: они умерли так давно, что в памяти остались лишь смутные образы. А Карлайл, похоже, отлично их помнит, хотя и знал совсем недолго.
— Да, ее звали Элизабет, Элизабет Мейсен. Несмотря на все старания медиков, отец, Эдвард-старший, так в себя и не пришел. Он умер во время первой волны гриппа, а вот Элизабет оставалась в сознании до самого конца. Эдвард очень на нее похож: те же густые, с необычным бронзовым отливом волосы и зеленые глаза.
— У него были зеленые глаза? — переспросила я, пытаясь себе это представить.
— Да… — В золотисто-карем взгляде Карлайла светилась многовековая грусть. — Элизабет очень переживала за сына… Теряя последние силы, то и дело подходила к кроватке, чтобы проверить, как он. Я боялся, что мальчик умрет первым: он казался намного слабее матери. Однако смерть, стремительная и неумолимая, пришла за Элизабет. Случилось это вечером, когда я сменил работавших в первую смену докторов. Соблюдать условности было невыносимо сложно — столько работы, отдыхать совершенно не хотелось… До сих пор помню, с какой безысходностью я возвращался под утро домой и притворялся спящим, в то время как в больнице умирали десятки людей…
Итак, первым делом я решил проведать Элизабет с сыном. Я к ним привязался, что, учитывая слабость человеческого тела, делать не стоило. Увидев ее, я сразу понял: наступило ухудшение. Лихорадка набирала обороты, а обессилевшее тело сопротивляться не могло.
Впрочем, когда женщина оторвалась от колыбельки, силы в свирепом взгляде было предостаточно.
«Спасите его!» — приказала она хриплым голосом, на который еще было способно воспаленное горло.
«Сделаю все, что смогу», — пообещал я, взяв миссис Мейсен за руку. Из-за сильного жара моя рука ей холодной не показалась; думаю, ей все казалось холодным.
«Вы обязаны, — настаивала Элизабет, сжимая мою ладонь с такой решимостью, что появилась надежда: вдруг поправится? Глаза блестели, как драгоценные камни, как изумруды! — Вы должны подключить все свои способности! Дайте Эдварду то, что другие не могут!»
Я не на шутку перепугался: ее взгляд был так пронзителен, словно миссис Мейсен знала мой секрет. А потом лихорадка взяла свое: бедняжка умерла, не приходя в сознание, через час после того, как высказала свою странную просьбу.
Я уже несколько десятилетий мечтал завести друга, который знал бы меня настоящего, а не такого, каким я притворялся перед людьми. Но разве можно намеренно обрекать человека на подобное существование?