Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого
Шрифт:
— Адмирал отвечает? Дай сигнал "пушки зарядить".
— Слушаюсь.
Флагман подтвердил. Выпустив заряды по перебирающимся через вал неприятелям, отправились вниз последние стрелки.
— Сигнал "пали"! И за мною!
То на заднице, то на четвереньках, не заботясь о благородстве манер и целости штанов, скатились с обрыва — в тот самый момент, когда по нашему прежнему пристанищу ударили двадцатичетырехфунтовые ядра. На минуту корабельные пушки внесли замешательство; но азарт атаки победил страх. Увидев, что гяуры ускользают из ловушки, турки сплошною толпой вывалились на край обрыва, и каждый счел себя
— Прекратить огонь. Уходим!
Оглядываясь, оскальзываясь, оступаясь, хромая и волоча раненых, поредевшая кучка солдат заторопилась к спасению. Вот еще один вскрикнул, зажимая свежую рану; другой рухнул замертво в неглубокую воду… Черт, как же его звали… Далеко мне до Александра Македонского: тот пятнадцать тысяч своих ветеранов помнил в лицо и по имени, а я унтеров-то не всех… Густо летят пули, взметывая фонтанчики. За мной — последний выстрел. Пистолеты заряжены, не пропадать же добру. Зайдя по пояс, разрядил оба в бегущих к берегу турок, выбросил и поплыл. Моряки, видя, как мы гибнем, набрались храбрости. Подошли вплотную, выхватили уцелевших — и ходу! За пределом ружейной досягаемости встал в полный рост, оглядел волны за кормой. Ни одной головы не видно, на берегу — только мертвые и умирающие. Feci, quod potui…
Обернулся к рулевому:
— Держи на флагман.
— Благодарение Пресвятой Деве, живой! Говорил же тебе: разве можно так рисковать?!
Змаевич, обыкновенно сдержанный, кинулся с объятиями. Я предостерегающе выставил ладонь:
— Погоди, Матвей Христофорович. Изволь объясниться.
В глазах обида. Но чуть-чуть наигранная. Всё понимает, спаситель хренов. Еще позавчера я не мог бы себе позволить так говорить с ним. На равных, самое большее.
— В чем, Александр Иванович?
Прости, дорогой — сам напросился на оплеуху. Моральную, конечно. Последние тридцать шесть часов переменили многое, и чем скорей вице-адмирал осознает новую расстановку сил, тем лучше.
— Ваше Превосходительство. У меня просто нет слов, чтобы выразить величайшую признательность за спасение остатков моего отряда — но я был бы еще более благодарен, если бы сия радостная встреча произошла на сутки раньше и на пятнадцать верст западнее.
Надо сразу расставить точки над i. Формально он не обязан мне отчетом — но по иному, высшему порядку отказаться не может. Суровое лицо багровеет от раздражения.
— Смею вас уверить, господин генерал-майор: мои люди сделали всё, что в человеческих силах.
— Считая и капитана, коему поручено было крейсировать у северного входа в пролив? Уступку позиции без боя слабейшему неприятелю
Об адмирала можно фитиль зажигать. Он не любит сдавать подчиненных, предпочитая наказывать собственной властью. Но деться ему некуда.
— Александр Иванович, давай по-хорошему. Чего ты хочешь?
— Того, что по регламентам положено: военного суда над виновным. А для начала вызови того капитана, я ему в глаза посмотрю.
— Вызвать недолго, только…
— Не трону. Обещаю, что пальцем к нему не прикоснусь. Тем более шпагу пачкать не стану.
Умывальный таз с горячей водой, зеркало, бритва, свежее белье, одежда без дыр, сухие башмаки, завитой парик, сытный завтрак и крепкий кофей… Что еще нужно, чтоб выглядеть вельможей, а не бродягой? Разве выспаться — но сия роскошь все еще недоступна. Пока доставленный на флагман Гришка-денщик приводил меня в цивилизованный вид, в отдалении гремели пушки: там посланные Змаевичем корабли превращали в щепу турецкие галеры. Юный мичман прервал досуги сибарита:
— Ваше Превосходительство, господин адмирал приглашать изволят…
— Иду.
Отступившая было после завтрака хладная злоба вновь накатила при виде согбенной фигуры, с видимым страхом ожидающей своей судьбы.
— Ты кто? Представься.
— Капитан майорского чину Л…й Данила Степанов.
— Что у тебя за судно и какой приказ имел на вчерашнее утро?
— Шнява "Лебедь" о четырнадцати пушках. Велено было от господина адмирала чинить обсервацию между мысами Хроня и Хилеон…
— Где ты был в конце моргенвахты?
— Как полагается, на шканцах…
Уловив, что плотина моего терпения может и не выдержать, Змаевич вмешался в допрос:
— Господин генерал-майор желает знать, где находилось судно и почему не на предписанной позиции.
Приняв пояснение за поддержку, капитан бодро затараторил:
— Так по всему казалось, что у Керчи никто не уцелел. Пушечная пальба слышалась зело частая, потом струг выскочил из пролива — всего один, за ним шебеки турецкие гнались. А допрежь сего сигнал отступать был дан, фейерверком…
— Постой-постой. При чем тут фейерверк? Мои приказы не тебе отдавались.
— Из уважения к Вашему Превосходительству я все равно исполнил.
— Дурачком прикидываешься? Хочешь девятый артикул на десятый переменить? Дескать, преступил повеление без умыслу, по глупости?
— Истинно по глупости, Ваше…
— Врешь, вор! Измена твоя несомненна! Никакого разжалования, только смерть! Пуля или петля, пусть суд решает. Говори, с кем в Санкт-Петербурге корреспонденцию имеешь?!
— Ва-ва…ство… помилуйте… дети…
Бухнувшись ниц и заливаясь слезами, сукин сын слякотью расплылся по палубе. Брезгливо подобрав ноги, я покосился на Змаевича:
— Вели увести.
Версия заговора не выдержала испытания. Скудоумия и трусости в этом шматке дерьма хватало, чтоб не искать иных причин бегства при первом движении неприятеля.
— Чья родня, Матвей Христофорович? По собственным достоинствам выше профоса он бы не поднялся: всё, на что способен — палубу отскребать, если больной в кишечной горячке обгадит.