Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого

Радов Константин М.

Стояла несносная жара. Солнце заливало азовские берега расплавленным металлом своих лучей. Паруса обвисли на реях кораблей, как подштанники на балконах Палермо. Ядовитая гадина сомнения свила прочное гнездо в моей душе: галеры и шебеки, хищно кружащие между берегом и турецкой эскадрой, просто не позволят к ней подобраться по зеркально гладкому морю. Ни днем, ни ночью. Разве новолуния дождаться? Все равно, в такой тиши даже плеск весел слышен за несколько верст. Но вот однажды, в послеполуденный зной, нежданное движение воздуха заставило с надеждой посмотреть в небо. Стена мрака тянулась на западном горизонте, быстро приближаясь и вырастая. Заворчал отдаленный гром, пыль взвихрилась от

порыва ветра. Шквал обрушился на Азов, срывая камышовые крыши пригородных лачуг, ломая столетние чинары и поражая молниями с такой свирепостью, словно Творец окончательно разочаровался в своем создании и пожелал его истребить. Мгновение спустя хлынул ливень.

На другой день прискакала по крупной зыби скампавея из Троицка. Флотский лейтенант доложил радостную весть: ненадежный илистый грунт не удержал якорей, и турок сволокло верст на десять к востоку. Продержись ветер чуть дольше — всем бы им сидеть на мели! А так лишь два малых судна обсыхали у подветренного берега. Корабли вылавировали в море и, не задерживаясь на прежней позиции, ушли. Надо полагать, в Керчь.

Сие означало крутой поворот стратегической ситуации: сомнительно, что османские капитаны захотят вновь испытывать судьбу среди азовских мелей. Триста верст легли между нами и неприятелем. Человек без нерв на моем месте продолжал бы готовить удар до верного — но во мне взыграло нетерпение. Поручив Румянцеву распоряжаться на суше, я плотно занялся гребной флотилией. Лазутчики получили приказ окончить изыскания и доложить результаты. Сомнения вице-адмирала рассеяла примерная ночная атака его кораблей на рейде. За три дня до новолуния русский флот в полном составе поднял якоря и устремился навстречу судьбе. Впереди, широким веером, быстрые шнявы и бригантины — дабы очистить море от вражеских дозорных судов. Далее — мои струги. Свежеобшитые корабли, неповоротливые прамы и перегруженные бомбардирские кечи — в арьергарде, на пределе видимости. Ежели турки, паче чаяния, выйдут навстречу в превосходящем числе, наши главные силы успеют своевременно ретироваться.

Мне же пути к отступлению не было. Хочешь особого положения при царе? Это возможно. Только имеет свою цену. Пришла пора платить.

Победа по сходной цене

Чуть слышно плещут о дощатый борт волны. Еще тише, почти совсем без звука, опускаются и поднимаются весла. Не скрипят щедро политые маслом уключины. В двух шагах предо мной, на носу струга, угадывается во тьме фигура с длинным тонким шестом. Время от времени шест ныряет в черную воду и раздается свистящий шепот:

— Десять… десять… десять с половиной…

Кораблю десять футов маловато. Праму хватит. Нам — с лихвой.

Между мною и лотовым — четвероугольная темная масса. Подобие палатки из крашеной в черный цвет парусины. Там компас и фонарь в жестяном цилиндре. Крохотный язычок пламени еле теплится, ни лучика не проникает наружу. Компас пока не надобен: рулевой поглядывает через плечо, уверенно держит Полярную звезду на правой раковине. Курс от мыса Ахиллеон строго зюйд-вест. Если не ошиблись с расчетом скорости, еникальские бастионы сейчас проплывают в трех верстах справа по борту…

Змаевич перед выходом в море уговаривал остаться на флагманском корабле. Дескать, генералы не ходят в бой в первой шеренге.

— В первой? Да я и не собираюсь. У меня даже мины не будет. А рекогносцирование перед боем обязан провести. Самолично.

— Проведи заранее, за сутки до атаки. День переждем в море.

— Chi guadagna il tempo, guadagna la vita. Потеря времени может все погубить. Атаковать надо в первую ночь, с ходу. И со своими людьми, Матвей Христофорович, мне надо идти непременно.

— Зачем?

На учениях без тебя обошлись.

— Как же без меня? Я на них глядел. Вот и там надо. Сам знаешь, что такое линейный корабль против струга. Слон против котенка: раздавит и не заметит. На иных кораблях шлюпки крупнее. Подплыть ночью в чужом порту к этакой враждебной громадине… Как стена крепостная — букашкой себя чувствуешь. Или ребенком, потерявшимся в лесу. Нужен человек в отца место, чтобы все упования на него возложить…

— Солдаты Его Императорского Величества малодушествовать не должны!

— Не станут. Если генерал рядом. А без генерала, боюсь, духу не хватит против такой мощи переть! Люди, томимые чувством, что их послали на смерть, начнут оступаться на каждом шагу и в самом деле погибнут. Погибнут зря, не сделавши пользы. Надо командовать самому, чтобы иметь надежду на успех.

— Все равно, план безумный. Хотя и продуманный во всех подробностях. Не пойму, как тебе удается сие совместить.

— Если знаешь иной, не безумный, способ добиться превосходства на море — милости прошу. Состязаться в корабельном строении бесполезно, ибо у турок денег больше. Разорим страну безо всякого толку. Морская война — удел богатых, нам же нужна победа незадорого. По сходной цене.

Трудно вообразить что-либо дешевле казачьих стругов, и даже из них для нынешнего похода отобраны самые малые. Не ради цены, ради осадки. Сейчас три десятка суденышек скрыты во мраке за кормой. Морских чинов на каждом только двое: рулевой и минер. Гребцов брал из ландмилиции, кто сам желает идти и умеет хорошо плавать. И хорошо грести, само собою. Таких нашлось довольно: линия левым флангом упирается в море. Полоса меж устьев Миуса и Берды, с рыбными ловлями и соляными промыслами, отдана войску на довольствие. Ландмилицкие солдаты с побережья, пожалуй, и донским казакам не уступят. После боя от их выносливости будут зависеть жизнь и свобода: чем бы ни кончилась дерзкая попытка, уцелевших только скорость может спасти. Предвижу коллизию с подбором тех, чьи лодки будут разбиты. Струги нагружены едва ли на треть, но сколько их останется целыми? Бог весть.

— Табань!

Хриплый шепот впередсмотрящего сбивает с мыслей. Дублирую команду, потом вглядываюсь, в чем дело. Так нарушать субординацию ему дозволено только в крайнем случае.

В непроглядной тьме возникает что-то еще темнее, форштевень с деревянным стуком ударяется о… Откуда здесь плавающее бревно? Хорошо, скорость небольшая — и ту почти погасили.

Гребцы притихли, опустив весла, и едва дышат. Шуметь не стоит, это всем понятно.

Кажется, тихо. Достав фонарь, опускаю к самой воде с левого борта и чуть приоткрываю шторку. Обыкшие к темноте глаза различают громадный, в два обхвата, кряж с прибитой толстыми скобами железной цепью соразмерной толщины. Дальше, сколько достает свет, тянутся прерывистой линией такие же бревна.

Боновое заграждение!

— … вашу мать, что за новости?

— Две седмицы назад ничего такого не было, Ваше Превосходительство!

Когда ругаешься шепотом — звучит скорее смешно, чем угрожающе. Да и не виноваты, похоже, казаки-лазутчики, которые побывали тут под видом некрасовцев, а теперь у меня вместо лоцманов. За полмесяца много чего можно сделать.

Неужели турки узнали о наших приготовлениях?

Спокойно, не надо суетиться. Что-то могли узнать. О ночных учениях — запросто. О минах? Вряд ли. Скорее, стерегутся от десантов на крымских берегах. Таких, как в прошлую войну. Пролив слишком широк, а заграждение, должно быть, оставляет узкий проход под самыми крепостными пушками. Кстати, по правилам европейской морской тактики бон должны патрулировать шлюпки с охраной!