Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого
Шрифт:
В коммерции как в любви: счастье не бывает безоблачным. Торговля через турецкие владения под прикрытием архипелагских греков целых два года происходила столь успешно, что мои агенты совсем обнаглели от безнаказанности, перестав чувствовать разницу между османским правительством и, к примеру, английским. И вот однажды капудан-паша Каним-Мехмед обратил мимолетный взгляд на тихие воды Халича и вопросил: "а это что за судно?!" Слова могли быть иными, но не смысл. Корабль со стремительным удлиненным корпусом, высоченными мачтами и длинными реями мало походил на пузатых тихоходных "купцов". Его облик просто кричал о готовности потягаться быстротою с любым фрегатом. На палубе сиротливо ютились обычные для торговых судов четыре пушчонки — но кто его знает, что
Подчиненные доложили, что корабль принадлежит какому-то греку с Самоса и называется "Ага Мемнон", в честь древнего греческого царя. Паша представил флотилию христианских разбойников (да покарает их Аллах!), состоящую из подобных красавцев — и закаленное в боях сердце сбилось с ритма. "Этот их древний ага — христианин?" "Нет, многобожник". Еще того не легче! Естественное отверстие в теле сановника судорожно сжалось, предчувствуя острие дубового кола. Не к добру вспомнили греки своих нечестивых царей! Приволокли капитана, поставили перед грозные очи: тот клялся пророком Исой, что владелец не он, а родственник с острова, купивший судно у английского негоцианта — купивший в долг и еще не расплатившийся с заимодавцами. "Ну, будет ему впредь наука, чтобы знал пределы дозволенного: такой корабль должен принадлежать султану". Каним-Мехмед славился справедливостью и приказал казначею заплатить неверным за их имущество: Аллах ведает, почему испуганному греку выдали столько кесе, что и гнилую фелюку на них не купишь.
Депеша от Марко Бастиани и Никодима Псароса из Константинополя привела меня в ярость. Не столько огорчали прямые убытки, сколько потерянные надежды. На убогих староманерных судах, с опаской и оглядкой, много не наторгуешь. Предел дозволенного указали не только греку-капитану. А если не ответить — и то, что имел, потеряю. На меня работают в османских владениях сотни людей, из коих только троим известно, кто за всем этим стоит. Остальные (и торговые партнеры вместе с ними) могут лишь предполагать. Что именно? Вероятно, разбогатевших неизвестным образом судовладельцев принимают за удачливых разбойников, перешедших от опасного промысла к более мирному. "Мирность" его относительна. Нравы на Востоке суровые. Один раз позволишь безнаказанно себя обобрать — пиши пропало. Желающих повторить набежит без счету.
Шифрованные письма умчались на юг, в Константинополь и Венецию. Франческо так долго и старательно подбирал асассинов, что главные претенденты на их услуги успели скрыться: один на тот свет, другой чуть поближе. Сколько трудов вложено! Жаль, если зря пропадут.
А в Петербурге доламывали остатки казенных монополий. Изрядную часть оных отменил еще Петр Великий, после второго путешествия по Европе. Остальные достались в наследство Петру Малому. Разногласий, нужны ли вообще дальнейшие шаги к утверждению вольной приватной коммерции, не обреталось. Споры шли, насколько далеко заходить, и какой походкой. Сильнейшим сторонником твердой государственной руки был Василий Татищев, тогда советник Берг-коллегии и член Монетной конторы. Его успешное правление на Урале, прекрасно устроенные казенные заводы и выигранное перед покойным государем дело против Демидовых придавали вес суждениям о необходимости тесного руководства частными промыслами со стороны коллегии и сибирского Берг-амта. Я возражал:
— Если б таких, как ты, Василий Никитич, в государстве хотя бы дюжина нашлась — тогда бы ладно. Но ведь у нас чем неусыпней попечение, тем больше поборы! Учреждения должны соответствовать нравам, нравы же среди приказных царят воровские. Лучше всего бы так устроить, чтобы сих злохищных волков вовсе на заводы не допускать. Счесть вышедший товар и на таможенном посту нетрудно.
Влияла ли на мои суждения личная корысть? Вполне возможно: это свойственно людям. Но могу поручиться, что в сем случае она не шла вразрез с государственной пользой. Промемория, зачитанная мною в Комиссии о коммерции, разделяла товары на произведения ума и рук человеческих и творения природы. Относительно первых предлагалась полная вольность, ограниченная лишь потребностью податного учета. Движение вторых надлежало тем или иным способом регулировать, смотря по изобилию оных: от лиценций
Больше всего разногласий породили два предмета: меха и оружие. Особенно последнее. Кроме того, что знатных людей до усёру пугала любая железка в руках простолюдинов (при Петре доходило до запрещения остроконечных ножей), в части экспорта со времен шведской войны продолжали действовать утратившие полезность указы. Вывезти за границу хоть один мушкет было возможно лишь по отдельному разрешению императора. Начальствуя над Низовым корпусом, я выхлопотал дозволение на продажу старых фузей союзным карабагским армянам — Господи помилуй, каких усилий это стоило!
В оружейном вопросе я не скрывал корысти, выступая с открытым забралом:
— Мои мастера придумали новый способ изготовления стволов. Обычно железную полосу гнут и сваривают кузнечным молотом на оправке; оказалось возможным это делать в фасонных валках. Подобным же образом, вкладывая внутрь металлический стержень. Преимущество в скорости и цене работы огромное. Поверхность изнутри и снаружи получается чище: если для Африки, то можно прямо так в дело пускать.
— А для войска? — Бывший сибирский губернатор Черкасский не меньше Татищева радел о государственной пользе.
— Для своих солдат, князь Алексей Михайлович, надо сверлить и шлифовать. Без этого меткости не будет. Главное же, не удается победить один недостаток: часть стволов трескается по сварке. Примерно впятеро больше, чем при обычной методе. Надеюсь, сие возможно устранить, но нужны опыты с большими партиями, в сотни и тысячи фузей.
— За чем же дело стало?
— Начни я эти опыты, куда прикажете девать остаток от них? Не те, что треснули, а уцелевшие из неудачных партий? Это будут многие тысячи ружей, для армии заведомо не годных. А для дикарей бы сошли, в самый раз. Кроме того, новым способом (если, конечно, все получится) делать по десять-пятнадцать тысяч стволов ежегодно, как в Туле, будет невыгодно. Впятеро больше или вдесятеро — это еще скромно.
— Куда же девать такую прорву, Александр Иванович?!
Сидящий левее пожилой член комиссии, барон Осип Соловьев, прикрыл ладонью губы, сами собой кривящиеся в усмешке на слова князя. Уж он бы нашел, куда девать! Бывши в юности, вместе с тремя братьями, доверенным холопом Льва Кирилловича Нарышкина, он вел от хозяина изрядную коммерцию. Петр его послал комиссаром в Голландию, торговать казенным товаром — но в семнадцатом году лично арестовал и велел учинить розыск, затем что под видом казенного братья-холопы везли за море и пускали в продажу собственный товар. Оборот сей контрабанды был миллионный. Должно почитать чудом, что Осип отделался лишь конфискацией имущества — и еще не выйдя из-под стражи, назначен был членом комиссии по составлению таможенного тарифа. За последующие труды Петр сделал его асессором Коммерц-коллегии, а Екатерина пожаловала баронский титул. С этим человеком работалось легко: мы часто понимали друг друга без слов, как волки в стае. Только шею не подставляй зубастому собрату, и все в порядке.
— Если вспомнить, дорогой князь, что по указам Петра Великого срок службы фузеи определен в пять лет, легко подсчитать, что потребность только регулярного войска в оружии вдвое превышает возможности всех наших заводов. Как результат, во многих полках солдаты вооружены совершенным хламом, из которого попадание даже с тридцати шагов сомнительно. Кроме того, мне случалось видеть и такое безобразие, когда в одном полку наличествуют фузеи трех разных калибров и фасонов — и даже более, до пяти! Поставляя ствольную заготовку в Тулу, Систербек и Липецк с одного стана, мы полностью устраним разнокалиберность и позволим тамошним мастерам умножить изготовление готовых ружей. Если же явится избыток — то слава Богу! Запас на случай войны заложим; шаху или армянам продадим; да просто любому, кто нам не враг и деньги платит! Африка бессчетно оружия поглощает. Возьмите хоть Марокко. Султан Мулай-Исмаил, прошлой весною умерший, оставил детям в наследство громадную армию. Полтораста тысяч черных рабов — и все вооружены французскими мушкетами! Что ж нам-то стесняться?!