Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого
Шрифт:
Своевременная жертва фигуры обещала интересное продолжение. Ход был за Остерманом. Но партнер чуть не упустил нити управления из своих рук, затем что зрители начали вмешиваться в игру и подталкивать игроков под локти. Ближе к зиме среди офицеров и чиновников со скоростью пожара распространилась идея устроить коронацию молодого императора. В Москве, разумеется. Возражения о неуместности сего прежде совершеннолетия воспринимались почти как покушение на высочайшую особу. В Москву! Теплую, уютную, разношенную, как домашние туфли — из чуждого, сырого, продутого ветром Петербурга! Поближе к запустевшим без хозяев имениям, колокольному звону сорока сороков, блинам и водке! Последнее, как движимость, присутствовало и в северной столице, но как-то, знаете ли, аппетит был не
Несведущие рассуждали о некой "русской партии" в лице Голицыных и Долгоруковых, возбудившей сии стремления — смею вас уверить, что это вздор. За Долгоруковых не поручусь, но думаю, что они тоже не вели толпу за собой, а были ведомы ею. Меня грядущий переезд скорее раздражал, чем пугал: управление обширными промыслами по почте давно вошло в привычку. Касательно будущего державы, я не видел катастрофы в том, что подданные скажут правителям, как Лежандр Кольберу: "Laissez-nous faire!" Удаление с балтийских берегов помогло бы некоторым персонам оторвать глаз от микроскопа, в котором шлезвигские и курляндские козявки представали гигантскими монстрами; с московского удаления они будут видны как есть, то бишь козявками. Может, удастся привлечь взоры к позабытому Черному морю? Когда в Коммерц-коллегии (во время перерыва) зашел спор, какой город лучше подходит для пребывания двора, Москва или Петербург, я ничтоже сумняшеся ответил: "Киев", и был вознагражден любезной улыбкой бывшего киевского генерал-губернатора. Обращая сказанное в шутку, добавил: "Но только на ближайшее столетие, пока Константинополь не наш".
Впрочем, бездонные хляби осенних русских дорог никуда не позволяли ехать, пока зима их не заморозит и не посыплет хорошенько снежком для мягкости. Продолжались текущие дела. По своему членству одновременно в голицынской коллегии и остермановской комиссии, я с общего молчаливого согласия присвоил роль интермедиатора, связующего оба важнейших учреждения по части коммерции: сие ставило меня в один уровень с главами оных. Разумею не формальный ранг, а возможность воплощения своих мнений в указы. Необходимое условие: вникать на всю глубину в такие предметы, о которых прежде имел одни поверхностные представления. Что ж, влез в оглобли — значит, тяни!
Важную бюджетную статью и казенную монополию от века составляли меха; теперь же заговорили об отдаче оных в вольную продажу с платежом пошлин. Меня терзали сомнения в разумности такой меры:
— У нас добытчиками служат ясачные инородцы; сейчас их грабят лишь те, кому по чину положено — а будут все желающие, повольно. Крепкий дом не выстроить на гнилом фундаменте.
Черкасский, как знаток предмета, в спорах о меховом торге побивал всех. Но у каждого Ахиллеса должна быть своя пята. Я пробовал крыть его аргументы ссылками на иностранные порядки, сопернику неведомые:
— Позвольте, господа, вам представить краткий экстракт о Гудзон-Бэйской компании. Мой приказчик в Англии Михайла Евстафьев прислал. Очень уж интересные у них цены.
Как вы знаете, англичане и французы с русскими на меховом рынке не соперничают: в Сибири царствует соболь; в Америке, где сей зверь не водится, главное место занимает бобр. Бобровой шкуре цена примерно восемь шиллингов, по-нашему два рубля. Так вот, в Йоркской фактории ружье меняется на четырнадцать шкур: для сравнения, у нас на заводе в Туле простая фузея стоит рубля полтора, нарезной штуцер — два с мелочью. Ну, пусть английское оружие дороже вдвое: все равно барыш сказочный! Ведро водки стоит двенадцать шкур; одеяло — семь; фунт табака — две! Гордые британцы по лесным дебрям не ездят: сидят преспокойно в своем остроге на берегу моря и ждут, пока туземцы сами привезут меха. Чтобы добраться до фактории и обменять добычу на европейский товар вдесятеро дешевле настоящей цены, простодушные дикари сотни верст проплывают по бурным рекам на утлых лодчонках.
На
— Сия экономия, Александр Иванович, до первого бунта или вражеского нападения. Охотники до чужого богатства на свете не переводятся. — Бывший сибирский губернатор смотрел, как всегда, в корень.
— Как сказать, князь Алексей Михайлович. Я мог бы взять все гудзоновские острожки двумя-тремя сотнями солдат. Но потом пришлось бы думать, как отбиться от метрополии. Вот смотри: французы в прошлую войну английские фактории знатно пограбили. Захватили все, кроме Олбанского форта. Всего лишь одним кораблем о сорока четырех пушках. Потом в силу мирного трактата назад вернули. Так что расчет у тамошних англичан простой: от европейцев их король защитит, а с дикими они сами справятся.
— Все равно английская метода для Сибири не годится. Ружья инородцам продавать опасно; водку служилые тоже до них не допустят: сами всю выпьют, а соболей так отнимут. И еще одно ты забыл: морем, как у них, возить товары для обмена мы не можем. У нас, пока довезешь, любая багатель золотой становится.
Практическому опыту князя Черкасского можно было противопоставить только свой такой же; но отправлять людей в глушь, в дикие земли мнилось неразумным. Богатство надо искать не в ледяных пустынях, а в коловращениях миллионных толп. Индия, Китай… Там точно есть деньги — это проверено. Сказать же русскому человеку: "я тебя отправлю соболей ловить" — означает совсем не обещание заработка.
Мне как-то сроднее были коммерции, сопряженные с металлами и минералами, нежели с животным и растительным царствами. Однако "звери рыбовидныя", сиречь киты, интересовали не сами по себе, а в связи с дальним мореплаванием. Еще весною, после московской беседы с Шафировым, я дал поручение своему архангелогородскому приказчику Степану Мошникову разведать под рукою, как обстоят дела в Кольской китоловной компании. Приехав по первопутку в Петербург, он доложил подробности:
— Ничего у них, Ваше Сиятельство, не выйдет. Управителем там поставлен бранденбургский торговый иноземец Соломон Вернизобер, только сей Соломон своему библейскому тезоименцу мудростью не равен. Служат у него русских человек сто, да семьдесят голландцев и гамбургцев. Сии последние сплошь пьяницы и неумехи, которых дома никто не наймывает. Получают же они против наших вдесятеро.
— Преувеличиваешь, поди.
— Нисколько, господин граф! Российскому матросу первой статьи жалованье назначили десять рублей восемьдесят копеек, второй статьи — семь рублей двадцать копеек в год; а иноземному за ту же службу — семьдесят два! Как есть вдесятеро. Те за такие деньжищи бездельничать рады; а русские, на немцев глядя, тем паче за свою-то плату шагу лишнего не ступят. Капитаны — один дела своего не знает, другой стар и глазами плох, третий от пьянства опух. В запрошлом году корабль "Грунланд-фордер" по пути из Архангельского города в Колу совсем разбился, другие два не без повреждений дошли. Пока чинились, промысла не было. Перезимовавши, стали охотиться: за всё лето ничего не добыли!
— Как, совсем ничего?!
— Совсем, Александр Иванович! А ведь китов у Мурманского берега много: иной раз даже в реки заходят. Еще корабль в Гамбурге купили, назвали "Архангел Михаил". Третий раз на промысел вышли. Двух китов поймали, третьего дохлого с мели сволокли. Ворвани на четыре тыщи рублей натопили. А годовой расход на одно жалованье — больше десяти! Это не считая постройки и содержания кораблей, амбаров, зимовных изб и прочего. Никто о том не печалится, понеже денежки получают исправно. Одно слово: казенная затея. Приватный владелец или бы разорился, или того Соломона с его шайкой выгнал поганой метлой. Совсем дело плохо!