Новорусская баллада
Шрифт:
А скорость и впрямь хорошая, не даром ведь рекорды быстрой езды в пустынных местах всегда устанавливают. Двести десять километров в час, да еще и все окна настежь открытые, «чтоб лучше скорость чувствовалась», да еще и высунувший голову из окна Колян – такое моментально любую тоску разгонит. Правда, есть одно «но», достаточно на дороге встретится небольшому кювету, канаве или бревну, и путешествие «Вепря» окончится досрочно с летальным для машины исходом. Но Олег, есть же небольшие преимущества того, что ты верховный вампир, своим внутренним чутьем чуял – ближайшую сотню-другую километров ничего подобного им не встретится, а потому, как истинный русский человек, наслаждался быстрой ездой.
– Толян, – вдруг, ни с того, ни с сего, попросил Олег, – закрой окна.
– Нафига? – не понял шкаф.
– Так надо, и выключи заодно кондиционер, – объяснил Олег, и на столь разумный аргумент
Ну а потом начались давно обещанные Всемиром мороки. Причем индивидуальные.
Любослав видел пса. Огромного, снежно-белого пса, с пушистой шерстью и громадными клыками. Того самого, которого Любослав, тогда еще не волхв, а маленький мальчик, принес с улицы домой, совсем еще щенком, а мать заставила выбросить его на улицу. Самое горькое воспоминание в жизни Любослава, загубленная им душа, грех, которого Жаровник до сих пор не мог себе простить. И теперь пес вырос, стал размером с доброго теленка, и пришел за ним, за Любославом, пришел изъять его душу, и выбросить, свершив тем самым справедливую месть. Пес, уже размером не с теленка, а с огромного буйвола, смотрел в тонированные окна внедорожника, со всех сторон сразу, смотрел прямо на Любослава, глаза в глаза, скалил свою огромную пасть. Любослав знал, что пес знал, что Любослав знал, что пес знал, и так далее, что Любослава покинули боги – потому не боялся их гнева и мести, готовясь проглотить волхва. Единственное, что его останавливало – стекла богатырского железного коня. Жаровник верил, что странного коня, прибежавшего из другого мира на колесах, пьющего только брагу и хмель, не одолеть никакому врагу, и только эта вера и удерживала пса снаружи, не давала ему ворваться внутрь и начать рвать жреца на кусочки!
– Разорвяши! – ревел пес. – Рызгрыжи, съеши, проглатиши! Не сбежиши! Не сбежиши! – завывал пес, размером с целую гору. – Отомстиши! Любослава грызяши-кусаши, рвяши-еши-глатиши! Не сбежиши! Не сбежиши! – выл снежно-белый пес.
Огромный пес, одна лапа которого выше любой горы, рвался к Любославу. Волхв знал, что стоит только псу добраться до него – и он погибнет, но пока железный конь держался, не пуская страшного зверя внутрь.
Всемир видел воинов. Просто воинов, ничем не примечательных, если не считать того, что они все были мертвые, и не просто мертвые, а убитые его, Всемира, рукой. За время всех тех походов, что совершил он сначала в княжеской дружине, а потом и сам по себе. Тут были разбойники, за которыми Всемир охотился в лесах Китежградского княжества, пираты, пировавшие на китежградских реках, мятежники, восставшие против власти китежградского князя. Злодеи, воры, насильники и убийцы, они все вернулись за ним, Всемиром. Их были десятки, сотни, тысячи, тьма тьмущая воинов, в ржавых окровавленных доспехах, она были повсюду, они смотрели на Всемира, глаза в глаза, они пришли за его душой.
– Ты такой же, как и мы! – твердили они. – Да, мы грабили, но лишь для того, чтоб прокормить наши семьи! У нас тоже были дети, они тоже хотели кушать! Да, мы насиловали, но не мы были в этом виноваты, а наши матери, от которых мы в детстве не получили тепла и любви! Да, мы убивали, но если бы мы не убивали, убили бы нас! Мы были ни в чем не виноваты, и ты не имел права за нас решать, жить нам, или умирать! У нас остались жены и дети. Когда мы не смогли заниматься разбоем – наши жены продали себя, наши дети просили подаяние! В этом виноват лишь ты, ты, Всемир, и мы пришли за тобой! Ты не уйдешь от нас, твой час пробил, выйди, Всемир, из своего железного коня, и иди с нами! Ты не сможешь убежать. Мы тебя найдем, найдем, где бы ты не спрятался – иди к нам сейчас, иди, если у тебя еще осталось хоть немного совести! Умри вместе с нами, умри как мы, умри после нас! Всемир, ты всегда говорил себе, что ты – лишь княжеский воин, но ты понимал, ты всегда понимал, что не тебе дано было решать, кому жить, а кому умереть! Ты решал это за других, и теперь настал наш черед решить за тебя – Всемир, ты должен умереть! Умри, Всемир! Выйди из машины, Всемир, уйди с нами в царство мертвых! Всемир, ты воин, ты не трус – не бойся пойти с нами, потому что это твоя судьба, ты все равно не сможешь ее избежать!
Но Древощит не шел. Богатырь лишь крепче вцепился в меч, родной меч, который некогда был пожалован ему, тогда юнцу младому, у которого еще усы не пробились, рукой старого князя. Он понимал, что мертвые воины правы, тысячу раз правы, но знал он и то, что пока он сам не выйдет им на встречу, они будут бессильны. Одолеть защиту зачарованного коня мертвые не могли, и их страшные, но справедливые, слова оставались лишь словами.
– Я заплачу, – бормотал Всемир, – я за все заплачу! Я клянусь, что заплачу за все то зло, что я, не ведая того, причинил! Но не сейчас! Сейчас я не могу, я должен помочь моим друзьям одолеть страшного Черного Мага, закрыть врата демонам, что он готовится впустить в мой мир! Я не могу к вам прийти, я не трус, но не могу… Вы же не можете меня достать, зачарованный конь не пропустит вас! Но я за все заплачу…
Мертвые воры, насильники и убийцы тянули свои распухшие руки в сторону богатыря, но не могли его достать.
Толян с Коляном тоже видели.
– Слышь, корешь, это че, Лысый? – удивился Колян.
– Какого …! Лысый, … мать! А это, …, Бык! Гля, сам Дедок пожаловал!
– И Крыш, и Крыш Заика!
– И Крыш, … мать! – подтвердил Толян.
– Слышь, Толян, они все дохлые!
– Ты че, Колян, я тебе что, слепой? Вижу, что дохлые – сам Дедку дырок наделал! Полезли, полезли, гады! Не лежалось в могиле! Ну ничего, … мать, я вас ща быстро успокою! будете знать, … …, как из могил вылезать!
– Так Колян, Бык, он того, не в могиле, он в бетоне…
– Вижу, что в бетоне! Не лежалось! Ща как миленькие у меня ляжете! Нечего тут бродить! Дохлые лежать должны, … мать!
– В натуре, Толян! Давай их валить, ружбайкой… – Колян нежно погладил свою любимую трехлинейку.
– Ты че, тупой? Кто так дохлых валит? Нефиг пули переводить, …! Я их так…
– Круто, Толян! Дави их, дави!
И Толян начал их давить! Лысого, крестного отца половины Верховной Рады. Быка, его первую шестерку. Дедка, перед которым сицилийцы преклонялись. Ну и, конечно, Крыша Заику, перед ним в свое время менты на зоне раком ходили.
– Дави, Толян! Дедка дави! Уйдет ведь, уйдет!
– Не уйдет! От меня не уйдет! Тогда не ушел, и сейчас не уйдет!
– Толян, слышь, Бык бежит – не догоним!
– Догоним! Ща Дедка задавим, и Быка догоним! – машину тряхнуло.
– Эх, как ты его! Круто, Толян!
– Ща у меня эти задохлики побегают… При жизни не набегались – так ща побегают! Никому мало не покажется!
Мало никому не показалось. Мертвецы, пришедшие пугать, грозить страшной местью, вызывать моральные терзания и тянуть за собой на тот свет, разбегались кто куда, но разве убежишь от «Вепря», за рулем которого сидит вошедший в азарт Толян? Особенно когда вокруг ни одного деревца нет, за которым спрятаться можно – тут будь ты хоть трижды призраком, а испугаешься. Бедные, перепуганные мороки метались, молили о пощаде, но их мольбы не могли смилостивить Толяна. «Дохлые должны лежать в могиле», – свято верил он, и не собирался позволять кому-то разгуливать по земле, красуясь продырявленной головой.
– Тогда не добил – ща добью, не уйдешь, от меня еще никто не уходил… – все твердил себе бритоголовый.
– Так его, Толян, так его! – поддерживал друга Колян. – Слышь, Лысый поднимается!
– У меня не поднимется! – успокоил кореша Толян.
А пока Толян с Коляном давили несуществующих призраков, Любослав завывал от страха а Всемир бурчал что-то себе под нос, Олег думал о вещах более реальных.
– Какая гадость! – бормотал Олег. – Черная магия, черная магия… Визуально-тактильный галюциноген, а никакая не черная магия! Вот уж действительно, таким надышишься – не только со своими собственными фантазиями заговоришь. Хорошо хоть у кого-то в этой компании нормальное обоняние, у остальных, похоже, вообще хронический насморк по жизни. Нет, ну это ж надо додуматься – меня, Олега, жалким галюциногеном одолеть, чтоб я надышался всякой гадости и сам свое сердце остановить заставил… Горыныч-Горыныч, совсем ты низко пал… Опустился, змий, а ведь когда-то даже один на один сразиться не брезговал, причем человеческую форму принимал, чтоб честно было… Хорошо же тебя жизнь побила. Жаль, что не добила. Ну да не волнуйся, я добью. Травить меня местной химией… Как будто я какой-то абориген, не способный галлюцинации от реальности отличить… Эх, Горыныч, отстал ты от жизни, не знаешь, до чего системы кондиционирования в современных машинах дошли, а уж, прости покорно, визуальный эффект галюциногена, без непосредственного контакта с кожаным покровом, даже такого хиляка, как Любослав, одолеть не способен… Да идите вы!
Последнее относилось уже к собственным галлюцинациям Олега – и те, понурые люди и хмурая нелюдь, послушно развернулись и пошли прочь. Уж чем, а собственными глюками верховный вампир хорошо умел командовать. Набрался опыта за долгие годы жизни.
А дракон тем временем лютовал. Треглавое чудовище, покрытое броней, извергало пламя, огромный, усыпанный острыми шипами хвост, бился о стены темного замка. В страхе забились в щели местные обитатели, не угодившие чем-то проснувшемуся владыке; братья меньшие дракона, неразумные змии, кружились в небесах, ожидая приказа своего хозяина, готовые броситься и разорвать любого врага.