НОВОСТИ ИЗ КРЕМЛЯ
Шрифт:
Зависит ли пик творчества ученого от его возраста? Даже в период безгласия советского общества ставились такие вопросы. Наука, это благословенное, благороднейшее занятие, развитие которого никогда прежде не планировалось и не изучалось, наука, этот особый вид деятельности во все времена, стала нынче «измеряться» и «взвешиваться». Словом, попала под действие тех законов, которые раньше распространялись только на производство.
Возник новый термин – «эффективность науки», исследователи
Подобная статистика явно не нравилась убеленным сединами жрецам советской науки, иссушенные мумии которых изредка мелькали на телеэкранах в связи с проведением годичных собраний Академии наук, вызывая на другой день различные кривотолки и пересуды. И тогда в официальный оборот был запущен тезис о разумном сочетании мудрости и опыта престарелых ученых с энергией и инициативой молодых талантливых исследователей. Сращивание профессиональной и бюрократической элит создавало совершенно непробиваемые монолитные структуры.
Дорогу более молодым, более энергичным, а нередко и более способным в науке не уступают в России и сегодня. Как бы ни был талантлив и работоспособен человек, его силы, подточенные временем, раньше или позже стареют. Но – уж больно цепка пожизненная приверженность к благам привилегированной верхушки, сладка причастность к многоступенчатой бюрократизированной пирамиде науки, льстит самолюбию ее самоизоляция от общества.
Интересы страны? О них в реформируемой России не думают. А ведь многим известны результаты исследования, проведенного во Франции после Второй мировой войны. Правительство тогда создало специальную комиссию, которая должна была всесторонне изучить, почему страна потерпела поражение. Один из выводов комиссии гласил: французские профессора уходили на пенсию в 70 – 75 лет, а немецкие – на 10 лет раньше. Вот во что обернулось неиспользование должным образом продуктивности новых поколений ученых.
Долг ученого, его совесть, доброе имя, наконец? Мало кто представляет, что такое деформированная десятилетиями психология псевдоученых, на какие ухищрения они способны в борьбе за теплые места. В свое время напрасно не поставили надежный заслон чрезмерному разбуханию штатов – и туда валом повалили охотники за учеными званиями, высокой зарплатой, комфортными условиями труда. Появилось множество случайно оказавшихся причастными к науке людей, которые обороняются до последнего. Научный потенциал некоторых учреждений до сих пор застыл на нулевой отметке.
И это – в приятном понимании того, что на всем лучшем, созданном человечеством, всегда лежит печать личности. В СССР привычно говорили: самолеты Туполева, институт Патона, клиника Федорова. Это как фирменный знак, гарантирующий высокое качество и оригинальность решения. Отчего же тогда в России и поныне не сократилось число творчески бесплодных научных коллективов, наоборот, растет количество тех, кто занимается в основном копированием чужих разработок? И это при рассекреченных Ельциным данных, согласно которым на каждый миллион рублей, ассигнованных на проведение научно-исследовательских и опытно конструкторских работ, в Советском Союзе приходилось 46 ученых, а в США – всего шестеро на миллион долларов. До двух третей людей, занятых при коммунистической системе в материальном производстве, так или иначе были связаны с доработкой упущенного
Наука в течение многих советских лет засорялась случайными людьми, наслышанными о тех личных благах, которые сопутствовали научному труду. Если в других странах в НИИ подбирали под идею, под имя, то в СССР подбор шел под имена проныр. Объединение ученых в большие коллективы со сложной структурой потребовало создания различных околонаучных структур, которые множились со скоростью мушки дрозофила. Самое интересное, что и в новые времена в постсоветской России в этом плане по сути ничего не изменилось. Бал по-прежнему правят серость и бездарность. Не подлинные таланты, а они пользуются привилегиями и доходами академической иерархии. В научные кланы по-прежнему подбирают по личным связям и степени преданности.
На долю России приходится не более 10 процентов научной продукции в мире, в то время как каждый четвертый научный работник на планете – россиянин. А ведь еще в начале ХХ века всех физиков России можно было усадить на один диван. В 1900 году здесь насчитывалось всего 5 тысяч профессоров, притом наукой занималась только половина из них. И тем не менее они сумели поставить российскую науку вровень с мировой. Во всяком случае, российский научный потенциал не уступал передовым западным странам. А сейчас? Да, в России профессоров и доцентов свыше полумиллиона, а отдача?
Все меньше ученых с мировым именем. Взять хотя бы статистику по Нобелевским премиям. Так вот, за послевоенные годы советские ученые получили шесть премий, а американцы – 60. Но из шести отмеченных советских работ пять выполнены до войны, а шестая – в начале 50-х годов. Если советские физики за 20 предвоенных лет выдали примерно десяток работ высочайшего, мирового класса, то за послевоенное полстолетие – не более пяти. И это в то время, когда научными сотрудниками можно заселить такой большой город, как Ростов. Беда только, что для даровитых потребуется не больше одного микрорайона. Да и напоминать он будет дома престарелых.
(Примечание 2001 года. В 2000 году российский физик Жорес Алферов стал лауреатом Нобелевской премии. Но – за открытия тридцатилетней давности!)
Куда же девались российские вундеркинды? Увы, Россия не знает, сколько у нее талантливых детей, молодежи. Весь мир их считает, а русским некогда. Они тщательно считают другое: сколько у них грузчиков – 579 тысяч, кладовщиков – 422 тысячи, чернорабочих – 882 тысячи. Знают даже, сколько обрубщиков сучьев – 58 тысяч. А вот сколько одаренных детей, сведений нет. Само слово «одаренность» исчезает из лексикона, вместо него стали говорить «способности». Мол, все способны на все, были бы деньги. А «одаренность» неправильное слово, не рыночное, кто еще, кроме денежных тузов, может кого-то чем-то наделять? Да и ценит ли Россия своих немногих гениев? Шельмуют, травят, сживают их со свету при жизни, чтобы после смерти ставить памятники – любимейшее занятие неблагодарных и завистливых современников.
Средняя зарплата сотрудника Российской академии наук – 4 тысячи рублей в месяц (в народном хозяйстве – 5,2 тысячи рублей, цена потребительской корзинки в Москве в сентябре составляла 4,5 тысячи рублей). Наиболее квалифицированные научные работники уезжают за границу, или, помыкавшись у оград феодальных вотчин громко именуемых научными школами, уходят в другие сферы деятельности – по этим причинам численность работников РАН сократилась почти на 10 процентов. Бюджетные средства на нужды академической науки выделяются… помесячно. В этих условиях проблематично заниматься перспективными научными разработками, сокрушаются ученые.