Новые Миры Айзека Азимова. Том 4

Азимов Айзек

Пойнтдекстер не мог даже пошевелить губами. Он подумал: в безвременьи ничто не может существовать. Всякое движение замирает, всякое сознание. Все, все. В них минуту-другую сохранялась инерция времени — ну, как тело наклоняется вперед при внезапном торможении автомобиля, но она стремительно замирала.

Свет внутри машины померк и погас. Чувства, сознание застыли. Одна последняя мысль, один последний мысленный вздох: хубрис… ате! Тут остановилась и мысль. Ничто! На всю вечность там, где даже вечность не имела смысла, не будет ничего, кроме… пустоты!

Все

три «Пустоты» были опубликованы в июньском номере «Инфинити» за 1957 год, и идея уловки, полагаю, заключалась в предоставлении читателю возможности сравнить их и обнаружить, в каком направлении работали три совершенно разных воображения, исходя из одного невыразительного заглавия.

Быть может, вам бы хотелось прочесть здесь все три рассказа, чтобы вы могли сами их сравнить. Ничего не выйдет!

Во-первых, мне пришлось бы испрашивать разрешение у Рэндолла и у Харлана, а я вовсе не желаю этим заниматься. А во-вторых, вы не дооцениваете мою эгоцентричную натуру. Я не хочу, чтобы их рассказы включались в мой сборник!

Кроме того, следует объяснить, что я всегда расшивал журналы с моими рассказами — просто потому, что мне негде разместить все журналы, публиковавшие мои рассказы. Журналов слишком много, а места слишком мало. Я выдираю мои рассказы и переплетаю их вместе томик за томиком, на случай если они мне понадобятся (как, например, для подготовки этой книги). По правде сказать, у меня уже и для томиков места не хватает.

Но как бы то ни было, когда у меня дошли руки до июньского номера «Инфинити» за 1957 год, я выдрал только «Пустоту!», а «Пустоту?» и «Пустоту» выбросил.

Впрочем, вы, возможно, учитывая мою эгоцентричную натуру, ничего другого от меня и не ждали.

В далеком прошлом, в середине пятидесятых, когда некоторые из менее богатых научно-фантастических журналов (не то чтобы хоть какие-то из них были особенно богатыми) просили у меня рассказ, я обычно соглашался на гонорар, какой платили «Поразительные истории» и «Гэлэкси» за рассказы, писавшиеся специально для них. Платили они, вполне доверяя моему слову, что рассказ создавался именно для них, а не был извлечен со дна ящика. (Порой бывает очень сподручно слыть таким идиотом, что ты и сжульничать не сумеешь.)

Из чего, собственно, следует, что в тех случаях, когда редактор А отвергал мой рассказ, я считал своим долгом сообщить об этом редактору Б, когда предлагал ему тот же рассказ. Во-первых, когда от твоего рассказа отказываются, естественно, возникает мысль вроде: «Ох ты! Значит, рассказ — редкостная дрянь!» И только честно дать следующему редактору возможность согласиться с таким мнением. Во-вторых, если следующий редактор рассказ все-таки возьмет, ему уже не требуется платить что-то сверх своего обычного гонорара. Это означало потерю десятка-другого долларов, зато мне было уютнее внутри своей сморщенной душонки.

Как

бы то ни было, «Какое дело пчеле?» был написан в октябре 1956 года после того, как я обсудил идею с Робертом П. Миллзом из «Фэнтези энд Сайенс Фикшн», который стал главным редактором нового сестринского журнала «Венчер Сайенс Фикшн».

Видимо, исполнение обмануло его ожидания, потому что Миллз отверг рассказ, сочтя его недостойным как «Венчер», так и «F&SF». А потому я передал его журналу «Иф. Уорлд оф Сайенс Фикшн», упомянув про отказ, и получил за него не самый высокий гонорар. Рассказ появился в июньском номере за 1957 год.

Печальнее всего то, что я так и не понял, из-за чего его могли отвергнуть или взять, а также, кто из редакторов был прав — тот, кто отверг рассказ, или тот, кто его взял. Вот почему я не редактор и не собираюсь им становиться.

А впрочем, судите сами.

Какое дело пчеле?

Does a Bee Care?

Какое дело пчеле?

Корабль возник как металлический скелет. Затем снаружи его постепенно покрыла сверкающая кожа, а внутри расположились жизнеобеспечивающие органы странных форм.

Из всех, кто принимал участие в его создании (за одним исключением), Торнтон Хэммер физически делал меньше остальных. Возможно, именно поэтому он пользовался наибольшим уважением. Его областью были математические формулы, проходившие основной линией на чертежах, а те в свою очередь послужили основой объединения всяких масс и различных форм энергии, которые воплотились в корабль.

Теперь Хэммер угрюмо смотрел сквозь плотно сидевшие на носу очки. Их стекла фокусировали свет флюоресцентных трубок вверх и отражали его прожекторными лучами. Теодор Ленгел, инспектор отдела кадров корпорации, оплачивающей постройку, встал рядом с ним и сказал, тыча указательным пальцем:

— Вон тот! Вон тот человек. Хэммер прищурился:

— Вы говорите про Кейна?

— В зеленом комбинезоне. С гаечным ключом.

— Ну да, Кейн. Что вы имеете против него?

— Я хочу узнать, чем он занимается. Он круглый идиот! — У Ленгела было круглое толстое лицо, и отвисшие щеки затряслись.

Хэммер обернулся к остальным. Каждый дюйм его сухопарой фигуры дышал негодованием.

— Вы его беспокоили?

— Беспокоил?! Я с ним разговаривал. Это моя обязанность: разговаривать с людьми, выяснять их точку зрения, получать информацию, на основе которой разрабатывают кампании для поднятия производительности.

— И чем же вам помешал Кейн?

— Он наглец. Я спросил его, что он чувствует, принимая участие в строительстве корабля, который полетит на Луну. Я немножко поговорил о том, что корабль откроет путь к звездам. Ну, может быть, я несколько увлекся, произнес настоящую речь, как вдруг он грубо повернулся ко мне спиной и хотел уйти. Я окликнул его: «Куда вы идете?» А он сказал: «Мне такая болтовня надоела. Иду посмотреть на звезды».

Хэммер кивнул:

— Ну да. Кейн любит смотреть на звезды.