Новые приключения Грязнули Фреда
Шрифт:
– То, что слышали, парни, передайте другим. Грязнуля Фред вышел в плавание, хотя знал, что его дело труба. Но уж коль помирать, то на море! Недругов своих прощаю. Пускай и мне простят, ежели кого обидел. Джимми От-Уха-До-Уха не так давно запер меня в сундуке, и я двое суток проторчал в трюме. Хотелось мне отплатить ему, чтоб век помнил. Но теперь и его прощаю. Мои скитания подошли к концу. На морских волнах мне недолго качаться осталось…
Грязнуля Фред перебросил через плечо куртку, швырнул на стол деньги и ушел. На другой день его видели в порту: он поднимался на борт судна с дурацким названием: «Что новенького, господин Вагнер?».
Почтеннейшему Сан-Антонио, Альмира
Королю-управителю, Королевский дворец
(как войдешь – направо).
Уважаемый господин король, дражайшее ихнее величество королева и с любовью почитаемая Вашего Величества матушка! Писанное Вами собственноручное послание благополучно получил, о чем настоящими строками вас всех и извещаю. Как подумаешь, что, когда Вы цидульку эту сочиняли, про меня думали, аж в носу свербит и в глазах щиплет – до того прослезиться хочется. За королевскую доброту Вашу широкое мерси Вам и поклон всем нашим верным подданным.
Когда я пишу «мы», «от нас», ну и прочее вроде того, это не значит, что окромя меня всем кланяются также Рыжий Васич, Вихлястый Скелет и Енэ Кривая Рожа, хотя они тоже Вас добром поминают – очень уж я им Вас нахваливал. Но это множественное число – так в умных книжках написано – только для нас, королей, заведено.
Приплыли, значит, мы в Гонолулу – так на Гавайях столица называется. Тут у них все большое да крупное: причалов не счесть, таверн, пивнушек, забегаловок всяких навалом, полицейские облавы с размахом и гребут нашего брата как частым неводом, а уж драки – одно удовольствие, в особенности когда у самого руки чешутся. Здесь нам опять довелось свидеться с Капитаном Альфредом, и очень мне его жалко сделалось, потому как смотреть на него сердце не выдерживает. Ежели бы Вы, Ваше всемилостивейшее Величество, хоть разок глянули на него прежнего и теперешнего, у Вас бы тоже сердце перевернулось. А ведь было время, когда китайские пираты его по-другому и не называли, а только «Дракон Нечистый и Жадный Ху-Ю» (Ху-Ю по-ихнему, по-китайскому, означает «Негодяй, пробу ставить негде»).
В «Вышибалах» только и разговоров было, что про Грязнулю Фреда. Кто не знает, что такое «Вышибалы», тому поясню. Полное название будет: «Вышибаем мозги оптом и в розницу». Это, как говорится, очень икс… укс… эксклистирное местечко, куда авторитеты из низших кругов наведываются к пяти часам. Не подумайте, будто чайку попить, нет: друг на дружку взглянуть, себя показать, да кулаками помахать, чтобы не забывать, как это делается. В общем, местечко классное и даже с музыкой. Музыкальной частью заправляет артистка – не абы какая кабацкая пьянь, а взаправдашняя, честь по чести. Я ее от души уважаю, чту и даже, можно сказать, питаю нежные чувства. А уж она во мне и вовсе души не чает. Артистка эта много чего умеет: и на пианинах сбацать, и на гитаре струны пощипать – всегда пожалуйста, и спеть, чего пожелаете, споет. А на заграничных языках разных чешет, как мы с Вами – по-нашему.
Вполне возможно, что я зачну от нее династию – путем женитьбы, стало быть, – и уж тогда позабочусь, чтобы у потомков Вашего Величества не было недостатка в прин… притиндентах на трон. Начало этим принтиндентам по материнской линии положит Офелия Пепита, которая покуда в «Вышибалах» посетителей музыкой ублажает.
Вот в этих самых «Вышибалах» и рассказал нам Грязнуля Фред, какой ему сон привиделся. Про Зеленую Рожу – это призрак такой, тоже моряк, только бывший, – про то, как они в кости играли, и про дружка своего, Муравьева – который башку свою под мышкой таскает, – и про то, как на корабле-призраке увидел самого себя, Капитана Фреда.
Поначалу я ему не поверил. Вроде бы и правдоподобная эта история, да только сам Капитан уж больно врать горазд. И хитрец каких поискать: любого вокруг пальца обведет. А потом… послушал, поглядел на него и вижу – ему и правда худо, бедняге. Жалостный, жальчей некуда, такого и пожалеть жалко.
А теперь отпишу Вам про главное.
На рассвете подался я к угольным складам, чтобы, значит, с дружком моим – Другич его зовут – встретиться: в добрые старые времена мы с ним не одно дельце провернули. Другич, он много чего умеет. К примеру, заслали его на рудники однажды, наказание отбывать, так он, не будь дурак, сейфы взрывать научился и с тех пор без динамита на улицу носа не кажет. А еще везде таскает с собой стремянку, приставную лесенку то есть. Другич к ней очень привязан, можно сказать, прямо влюблен до беспамяти, даже именем ее человеческим зовет – Мелани. У стремянки восемь ступенек, поэтому полицейские прозвали Другича «Восьмиэтажный». Во всех тюрьмах мира кладовщикам известно, что лесенку Другича надобно беречь пуще глаза: ведь наши вещи тоже отбывают срок вместе со своим владельцем, только тот в камере, а они на складе. А ежели стремянку не уберегут, то Другичу сидеть там пожизненно, потому что он как пить дать парочку малогабаритных патронов им подложит. Эти динамитные патроны оттого таким словом называются, что их можно под нерадивого кладовщика незаметно подсунуть, а там – бах-бабах! – и кладовщика поминай как звали.
Другич, он, конечно, не нашего с Вами поля ягода, в управители не годится – такого не увекалечишь. Вон нашего собрата по трону – это я про Наполеона – в два счета увекалечили посреди площади в его родной деревне Аяччо, вместе с четверкой братских родственничков в придачу, или русского царя Петра – этого в виде ковбоя верхом на скакуне. А с Другичем что прикажете делать? Пусть себе возвышается посреди площади на высокой подставке – подстамент называется – и со стремянкой в руках? Так ведь кто его увидит, сразу подумает, что это памятник какому-нибудь знаменитому мойщику окон. Меня-то, например, хоть сейчас увекалечивай: в фуражке, какой ни у кого другого нету, в крагах шикарных, с саблей в правой руке, с револьвером в левой, при этом одну из рук я простираю над народом, вроде как его благословляю.
В общем, встретился я на набережной с Восьмиэтажным Другичем и с Мелани евонной и говорю, надо, мол, на суденышко одно взобраться. Он ответил по своей привычке, то бишь промолчал. Потопали мы к причалу, где пароход другой искпедиции пришвартовался. Название у него – чудней некуда: «Что новенького, господин Вагнер?». Это ж надо додуматься, так по-дурацки корабль обозвать!.. А потом у нас с Другичем примерно такой разговор получился:
«Этот, что ли?» – спросил Другич и застыл как вкопанный.
«Этот», – говорю я и жду, что дальше будет. И тут он меня оглоушил, как гром средь ясного неба.
«Прощевай, – говорит, – покедова!»
Спятил он, что ли, а может, рехнулся? Подхватил свою Мелани, будто какую мадаму под ручку, и зашагал прочь.
«Эй! – кричу. – Куда ты намылился?»
«Выпить охота».
«И на судно со мной не полезешь?»
Он меня обратно будто громом по башке ка-ак шандарахнет!
«Нет, – говорит. – И тебе не советую. Разве это судно? Это плавучий ад и преисподняя!»
Я шибко удивился: Другич сроду таких длинных речей не выдавал, как есть двухнедельный запас израсходовал.
«Другич! – аж кричу от удивления. – Не узнаю тебя! Неужто боишься?»
И тут меня ждал сурприз. Другич-то и впрямь струсил, это же сразу видно было! А про Другича надо знать, что он не драчун, не задира, от поножовщины шарахается и, ежели увидит потасовку на улице, он лучше перейдет на другую сторону, чтобы не ввязываться, в общем, малый тихий и рассудительный, чем очень меня напоминает. Все знают – ежели Другича не задевать, считай, будто застраховал свою жизнь. Раз как-то был случай, когда водопроводчики прокладывали трубы и, пока Другич спал, воспользовались его стремянкой. Водопроводчиков было с десяток, и все с железными трубами, но он в одиночку мигом раскидал их, так что там камня на камне, трубы на трубе не осталось. Вот потому-то я опять сунулся к нему с вопросом:
«Неужто боишься, Восьмиэтажный Другич?»
А он мне прямо так и врезал:
«Боюсь, – говорит. – И туда нипочем не полезу!»
Столько слов за один раз – для Другича рекорд, но это я бы еще как-никак пережил. А вот новость, что Другич вдруг решил труса праздновать – как обухом по башке! Неужто, думаю, у парня совсем крыша поехала, и он в призраков да в привидения разные поверил, которые по ночам из гробов вылезают и честных людей пугают? (Хотя одного такого шустрика я встречал У Вашего Величества в крепости – Цитад Эль называется. Так что Вы там будьте начеку, чтобы на него ненароком не напороться!) В наше-то время, когда техника до каких только чудес не додумалась, верить в такую чушь несусветную – это каким же отсталым дурнем надо быть! Я прямо так и заявил Другичу.
«Олух, – говорю, – ты безмозглый, до самого восьмого этажа, а то и выше!» Он мне ни словечком не ответил, повернулся, да и был таков.
Ваше величайшее Величество! Как сказал один башковитый парень, раньше срока дураком не обзывайся. Это я сам придумал, только чего бы мне не вспомнить этот дельный совет раньше!..
Подплыл это я на шлюпке к суденышку осторожненько, никому на глаза не попался. На борту большущими буквами намалевано: «Что новенького, господин Вагнер?». Надо же такое дурацкое название посудине дать – обхохочешься!
Взобрался я на палубу, огляделся по сторонам… Ну и ну, грязища кругом непролазная, давным-давно ничего не мыли, не драили, доски на палубе рассохлись и скрипят, фонари не горят, все до единого. А мне предстоит в потемках разыскивать сундук, где взаперти Густав Барр содержится. Такого со мной еще не бывало, чтобы ученых людей воровать, хотя много всякой всячины утаскивать приходилось… Чудной корабль, ничего не скажешь, даже воздух здесь и тот дурной, тяжелый какой-то. Встал я на карачки и давай потихоньку шуровать. В голове стучит, в висках отдается, туман, духотища – дышать нечем… И двери всех кают распахнуты, будто команда невесть куда разбежалась.
Гнилой древесиной пахнет, и аптечный запах какой-то примешивается. Вдруг звуки послышались, вроде бы кто на губной гармошке наигрывает…
Я насчет музыки слабо соображаю и от гармошки не в восторге. Насчет суеверий со мной тоже все в порядке. Раз, на острове Тимор меня тамошний колдун соком какого-то растения обмазал, чтоб ко мне порча или заклятие какое не пристали, а на крайний случай велел поплевать в сторону востока. Ну, я и плюнул – не три раза, как колдун велел, а больше. И на запад тоже плюнул. Но тут ты хоть всю розу ветров переплюй, все одно: ежели ты человек культурный, значит, не веришь, будто призрака плевком перешибешь. А ежели не веришь, что плевки тебе помогут, – стало быть, и привидений бояться нечего. Это, как любит говорить Ваше Величество, «очами видно».
Однако же я стерпел, с корабля не смотался. Хотя тем часом ветер поднялся, и все на развалюхе этой давай скрипеть, трещать, громыхать… Дай, думаю, загляну в каюту, откуда вонь идет и мухи роями вылетают. Уж и не знаю, что там такое было, потому как со мной самим что-то неладное твориться стало. Мало сказать, что ветровка вдруг мала сделалась, но даже грудная клетка, и та тесна стала. Хотя обычно, ежели полную грудь воздуха набрать, в объеме сто семьдесят получается. Я и набрал, сколько влезло, выдохнул, пот со лба утер – ничего не помогает, в груди тесно, сам вроде в клетке зажатый. Но я держусь, не отступаю.
Плюнул на север, плюнул на юг, на всякий пожарный случай…
И нигде ни души, только я один. Дай, думаю, в трюм спущусь. Только на лесенку ступил, а она как застонет, будто живая и я ей на глотку наступил!
Вы, Ваше Величество, из приличной семьи, но, думается, и у Вас Ваша благородная королевская кровь в жилах застыла бы. Вот и я чую – сердце замерло и остановилось, как карманные часы в ступке, когда их дробят на золотой лом. Люк в трюм ящиком приперт, ящик тяжеленный, насилу я его сдвинул.
Темнотища в трюме непроглядная, за тонкой обшивкой волны плещут, будто рядом совсем. И вонь преотвратная, та же самая, что наверху чувствовалась, только теперь уж и вовсе невыносимая. И тут меня осенило: это же карболкой воняет!
Двинулся я вперед и слышу: откуда-то сверху едва слышная музыка доносится – призраки на губной гармошке играют. Знамо дело, призраки, а кто же еще! Я ведь не какой-нибудь неуч суеверный, чтобы в плевки верить! Тут я споткнулся обо что-то, эта штука загромыхала и свалилась на самое дно трюма. Испугался я, врать не стану! Стою, жду – тишина!
Нагнулся я, ощупываю. Что же, думаю, я такое ногой сшиб? Похоже на крышку ящика какого-то, узкого и длинного.
Батюшки светы, да это же… гроб!
Аккурат в эту минуту луна заглянула в вентиляционную отдушину, и в трюме посветлее стало, я много чего разглядел. Сперва у меня ноги будто к полу приросли. Понял я, чего так перетрусили бывалые моряки, и Колючка Ванек, и Другич со своей Мелани. Тут хоть какой храбрец будь, поневоле от страха затрясешься.
Крысы кругом кишмя кишат… Лунный свет упал на противоположную стену, и я увидел ящик, на котором было написано: «БРИГИТТА».
Помню только, что подхватил я ноги в руки – и бежать оттудова, как ошпаренный. Драпануть, смыться, слинять, удрать, исчезнуть, испариться – все слова, которые в данном случае произносят наши с Вами верно и неверноподданные, вертелись у меня в голове.
Теперь уж сроду не дознаться, каким образом я снова очутился в «Вышибалах». Когда я туда ввалился – язык на плечо, отдышаться не в силах, – все, кто там был, встали и уставились на меня во все глаза. Должно, видок у меня был тот еще. будто я уже постоял на главной площади, в гипсе увекалеченный, а потом слез с подстаменту – и сюда заявился.
Ваше Величество, конечно, из хорошей семьи, но и династия От-Уха-До-Уха тоже не из каких-нибудь завалящих, слабаков среди нас отродясь не было. Однако признаюсь Вам как на духу: ежели, не приведи Бог, мне еще раз случится пережить ужасти такие, то по мне уж лучше снова очутиться в Адене, на допросе у инспектора Крикли, который страсть до чего дотошный да любопытный, а уж по части оплеух и затрещин ему во всем мире равных нету.
Прошу передать мой нижайший поклон Вашей высочайшей супруге и вседостойнейшей матушке. Засим остаюсь к Вашему Величеству в совершеннейшем почтении, всегда готовый заместить Вас на троне,
Вы уж на меня не серчайте, Ваше Величество, но я малость того… сдрейфил. Дак ведь попробуй не струхнуть, когда судьба тебе бубонную чуму подсовывает, а хворь эта очень даже заразительная, и люди от нее мрут, как мухи.
Глава шестнадцатая
И тут в развитии событий произойдет поворот.
Прошу читателя сохранять самообладание, оно понадобится на протяжении нашей жуткой истории, где на каждом шагу натыкаешься на призраков и привидения с того самого часа, как «Стенли отдыхает» отплыл от берегов Гонолулу с опозданием в пятеро суток. Ибо сейчас на сцене провозвестницей неисповедимой судьбы появится… женщина!
Как известно, все с этого начинается. Мужчины, будьте бдительны! Остерегайтесь!
Ведь как это бывает? Мужчина все прикинет, просчитает заранее, с максимальной точностью, тютелька в тютельку. И тут появляется женщина с ее лживостью, запыхавшись на бегу, тарахтя скороговоркой со скоростью сто двадцать километров в секунду, потупя взор, на грани обморока или с завлекательной улыбкой… Является как снег на голову, и все ваши расчеты и построения летят вверх тормашками!
А ей хоть бы хны: усядется на груду развалин, попудрит носик и в лучшем случае выразит вам искреннее соболезнование!
Берегитесь женщин! Даже простейшие будничные понятия окажутся запутанными и сбивчивыми, вздумай толковать их применительно к женщине. Взять, к примеру, любовь.
Или лучше не брать? Все едино. Значит, берем, к примеру, любовь.
Минуточку, а где же ее взять?
Прошу прощения, что приходится перебивать самого себя, но, право же, необходимо выяснить этот вопрос раз и навсегда. Где она, скажите на милость, эта пресловутая любовь? Кто ее видел? Признавайтесь как на духу!
Молчите? Ну то-то же!
А между тем обстоятельство это чрезвычайно важно, поскольку любовь появится и на страницах нашего романа, причинив героям немало бед. Любовь неизбежно осложняет жизнь, а потому я категорически утверждаю: любви не существует! Вернее, только любовь и существует. А стало быть, необходимо о ней говорить. Ведь если исключить из числа всех возможных вероятностей путаницу понятий, именуемую любовью, можно будет жить по четкому, заранее намеченному плану. Кто скажет, что это не важно?
Я! Я вам говорю.
Целиком и полностью отдавая себе отчет в собственной безответственности, утверждаю, что мистер Тео был прав, сразу же констатировав, что с этой женщиной нельзя пускаться в разговоры, после чего проговорил с ней пять дней напролет. Он стоял, сидел, гулял в ее обществе, танцевал с нею… словом, не расставался ни на минуту. Более того, по-моему, они даже целовались. По прошествии пяти дней молодой человек пришел к выводу, что эта женщина – опасный элемент для себя самой и общества в целом, а потому единственный выход – бежать без оглядки, спасаться.
Тогда мистер Тео – под мефистофельский хохот в душе – попросил ее руки.
Лилиан ответила: «Нет!» – что, как правило, повергает соискателей в отчаяние. Зато «Стенли отдыхает» наконец-то отправился в плавание.
Дама была красива, спору нет. Но не стоит во всем и везде искать логику. Здесь никаких обоснований нет и быть не может! Женщина подобна поэтическому сравнению. Если она прекрасна, то не беда, даже если в этом нет смысла.
С этого момента события начинают развиваться с катастрофической быстротой. Отплытие – 18.20. Одолеваемый мыслями о самоубийстве мистер Тео получает официальное уведомление о том, что экспедицию намерен сопровождать лорд Гамильтон, родственник британского правителя.
19.40. Повторяю: 19.40 по центральноазиатскому, американскому времени и по часам всех прочих краев земли. Степень опьянения господина Вагнера перешла в разряд чудесных явлений природы, подобных северному сиянию, когда оно во всей своей красе полыхает на полярном небосводе.
Не менее потрясающее зрелище – господин Вагнер, вывалившийся из пивнушки на углу: котелок со свечкой лихо нахлобучен на голову, в кармане попискивают птенцы, штаны означенный господин поддерживает обеими руками, синяя борода ослепляет прохожих. Вагнер направляется на деловые переговоры к мистеру Тео.
В 19.45 незадачливого бизнесмена вышибают из вестибюля гостиницы, хотя он ссылается на свою давнюю дружбу с присутствующим при этой сцене владельцем гостиницы, с которым они якобы премило коротали время в колонии для каторжников в Зимбабве. Проходивший мимо мистер Тео оказал поддержку заваливавшемуся господину Вагнеру, а поддержав, усадил в кресло.
Окружающие с испугом наблюдали за ними, недоумевая, что бы означал этот неумолчный птичий щебет.
19 часов 56 минут 07 секунд. Господин Вагнер предлагает томящегося в заточении у него на судне ученого всего за пять тысяч долларов.