Новые силы

Кнут Гамсун

— Да, это верно. Но я надеюсь на удачный результат, — тихо ответил Тидеман. Не в силах подавить волнения, которое вдруг овладело им, он посмотрел в стену и пробормотал: — Впрочем, теперь мне всё безразлично.

Оле взглянул на него и спросил:

— Есть что-нибудь новое?

— Нет...

— Ну, посмотрим, как всё это разрешится.

Тидеман сунул телеграмму в карман.

— Я был бы очень рад, если бы мы вели это дело вместе, Оле. Должен сказать, что я тоже связан другими делами. Теперь как раз мне надо отправлять лёд. Когда настанет тёплая погода, я заработаю на этом много денег, вот увидишь. Ты не веришь?

— Несомненно, — ответил Оле. — Это ходкий товар.

— Я ведь ещё, слава Богу, держусь. И избави Бог от какого-нибудь несчастья, как ради

меня самого, так и ради моей семьи.

— А ты не мог бы, для большей безопасности... Подожди минутку, извини, я даже не предложил тебе сигары. Я знаю, что ты любишь выкурить сигару за разговором, и совсем позабыл предложить тебе. Посиди минутку, я сейчас принесу.

Тидеман понял, что Оле пошёл в погреб за обычным вином, и крикнул ему, чтобы он вернулся, но Оле не послушался и вскоре появился со старой, заросшей бутылкой. Они сели, по обыкновению, на диван и чокнулись.

— Вот что я хотел сказать, — продолжал Оле. — Хорошо ли ты взвесил всё относительно этого дела с Америкой? Я не собираюсь учить тебя, но...

— Мне кажется, что я взвесил всё, — ответил Тидеман. — Поэтому я и написал: в течение трёх дней и по доставке. Чтобы вышел какой-нибудь толк, покупать надо сейчас. Да, я даже не упустил из виду вероятную перемену президента при предстоящих выборах

— Но не мог ли бы ты, ради безопасности, несколько ограничить заказ? Может быть, если цена будет выше двенадцати, тебе не следовало бы покупать?

— Нет, необходимо. Ты же понимаешь, что если Россия закроет рынки, то даже пятнадцать, даже двадцать, и то не слишком много. Но если Россия не прекратит вывоза, то даже сто, даже девяносто слишком много. Тогда я всё равно разорён.

Оба задумались.

— Мне кажется, это дело удастся, — сказал Тидеман. — Право, у меня такое предчувствие. А ты знаешь, что это значит, когда у нас, купцов, бывает такое ощущение.

— Ну, а как дела вообще? — спросил Оле.

— Да что же, — быстро ответил Тидеман, — как будто недурно, совсем недурно. Дома всё по-старому.

— Неужели никакой перемены?

— Нет... Ну, мне уже пора, пожалуй.

Тидеман встал. Оле проводил его до двери и сказал:

— Так смотри же, не унывай... Спасибо, что пришёл.

Но Тидеман не уходил, он стоял, держась за ручку двери, нервно переводя глаза с одного предмета на другой.

— Не удивительно, что и я иной раз падаю духом, — сказал он. — Я порядочно запутался, я делаю всё возможное, чтобы привести дела в порядок, но это плохо подвигается, ужасно медленно. Ну, да посмотрим, что будет. Сейчас, кажется, становится немного лучше, слава Богу.

— Твоя жена теперь больше бывает дома? Мне показалось, что...

— Последнее время Ганка относилась к детям с большой нежностью, я так радовался этому, потому что это очень сблизило нас. Она шьёт детям платьица на дачу, если бы ты видел, какие замечательные вещи она делает, я никогда не видал ничего подобного, голубые, белые и красные платьица, я любуюсь ими, когда бываю дома. Впрочем, может быть, это ничего и не значит, она по-прежнему считает себя не замужем, продолжает подписываться Ланге. Разумеется, это просто каприз, она подписывается также и Тидеман, она не забывает этого. Ты сам слышал вчера в Тиволи, она попросила у меня сто крон. Я рад этому, я не считаю денег и не заговорил бы об этом, если бы ты сам не слышал. Но это третья сотня за два дня. Ты ведь правильно понимаешь меня, Оле? Но почему она просит у меня денег при всех? Словно она хочет дать понять, что это единственный способ получить от меня деньги. Она тратит много денег, то есть я не думаю, чтобы она тратила их на себя, нет, я даже уверен в этом, она вовсе не расточительна. Но она раздаёт деньги, помогает другим. Иногда она получает от меня массу денег в течение одной недели, часто берёт у меня деньги, уходя из дому, и возвращается без денег, хотя ничего не купила. Ну, да это не важно. Пока я в состоянии, мои деньги — её деньги, это само собой разумеется. Я спросил её как-то, шутя, не хочет ли она разорить меня, довести до нищенской сумы. Я просто пошутил и сам над этим смеялся. Но она

рассердилась, заявила, что в любую минуту может бросить дом, словом, сейчас же предложила развод. Она много раз предлагала мне его, но на этот раз из-за простой шутки. Тогда я сказал, что раскаиваюсь в своей шутке, и просил у неё прощения, у меня и в мыслях никогда не было, что она хочет разорить меня. — «Но, милый Андреас, — спросила она, — неужели мы так и не разойдёмся?». Я не помню, что ответил ей на это. Не думаю, чтобы она говорила это серьёзно, потому что сейчас же вслед за этим она попросила у меня мой ключ от ворот, потому что потеряла свой. Я дал ей ключ. Она улыбнулась. «Улыбнись ещё», — попросил я, и она улыбнулась ещё раз по моей просьбе и сказала, улыбаясь, что я — взрослый ребёнок... Вчера утром я видел её только, когда на минутку зашёл домой из конторы. Она шила детские платья и показала мне свою работу. При этом она вынула из кармана носовой платок, и как раз в эту минуту у неё из-за корсажа выпал мужской галстук, красный галстук. Я сделал вид, что ничего не заметил, но я видел, что галстук не мой. Я даже узнал его... Впрочем, пойми меня хорошенько, я не могу сказать точно, чей он. Может статься, что это и мой, один из моих старых галстуков, которые я перестал носить. Удивительная у меня особенность, я никогда не знаю своих галстуков, я так мало обращаю на это внимания... Ну, как я уже говорил, дело налаживается, и если ещё это предприятие удастся, так, может быть, оно принесёт с собой счастье и в другом. Хорошо было бы, если бы я мог доказать ей, что я не какой-нибудь дурак, ха-ха!

Друзья поговорили ещё несколько минут, потом Тидеман отправился на телеграф. Крупный план его заключался в том, чтобы предупредить кризис, иметь огромный запас ржи в то время, когда ни у кого не будет. Бог даст, будет удача! Он шёл лёгкой, почти юношеской походкой, избегая встреч со знакомыми, которые могли бы задержать его.

Пять дней спустя в министерстве иностранных дел, действительно, получилась телеграмма о том, что русское правительство, в виду голода в стране и предстоящего плохого урожая, в настоящем году вынуждено запретить вывоз ржи, пшеницы, кукурузы и клевера из всех портов России и Финляндии.

Тидеман рассчитал верно.

Жатва зреет

I

Иргенс издал свою книгу. Этот скрытный человек, так мало посвящавший других в свои планы, выпустил, к общему удивлению, миленький сборник стихотворений как раз в самый разгар весны. Вот так сюрприз! Прошло уже два года с тех пор, как его драма увидела свет, и вдруг оказывается, что он провёл это время не в праздности, а сочинял одно стихотворение за другим, переписывал их и складывал в ящик. А когда их накопилось порядочно, он сдал их в печать. Вот как должен вести себя гордый человек. Никто не мог бы превзойти Иргенса в изящной скромности.

Книга его уже красовалась в окнах книжных магазинов, о ней говорили, она должна была возбудить большое внимание. Дамы, прочитавшие книгу, были очарованы нежной страстностью любовных стихов. Были в ней и мужественные слова, полные смелости и силы, стихи, воспевавшие право, свободу, обращённые к королям — он не щадил даже королей! Он осмеливался говорить о вавилонских царях и блудницах, осмеливался противопоставлять величественное «нет» тысячеголосому «да», он чуть ли не называл всех по именам!

Но Иргенс, как и раньше, мало обращал внимания на общее восхищение, которое встречало его, когда он появлялся на проспекте. Боже мой, если находятся люди, которым доставляет удовольствие глазеть на него, на здоровье! Он был и оставался равнодушным к вниманию толпы.

— Нужно сознаться, что ты, братец, большой хитрец, — сказал даже актёр Норем, встретив его на улице. — Ходишь себе, как ни в чём не бывало, не говоришь ни слова, а потом бросаешь нам в самый нос этакий факел и опять притворяешься, будто ничего и не произошло. Немного найдётся людей, которые сумели бы выкинуть такую штуку.