Новые забавы и веселые разговоры
Шрифт:
И в таком приятном расположении укладывается та в постель, рядышком с аббатом, который, пылая бешеной страстью и уже не помышляя о поцелуях и прочих нежностях, немедленно набрасывается на нее и так разогревает старушку своею любовью, что и рассказывать о том не хочется, – а то как бы вам аппетит не отбить. Дворянин же, сделав вид, что едет на охоту, на самом деле отправился в аббатство (которое было неподалеку) и попросил приора, его помощника и двух-трех наиболее уважаемых монахов навестить их аббата, занемогшего в эту ночь.
Монахи, сочтя, что их аббат уже помер, и надеясь на Поживу, незамедлительно отправились к дворянину, а тот повел их прямо в покои преподобного отца, который только-только начал переводить дух после ночной работы. Окна внезапно были распахнуты, альков раздернут, и взорам присутствующих предстали преподобный и старуха – так близко один к другой, что при взгляде на них сразу приходили на ум Вулкан и Венера, [399] даром что эта Венера была сморщена больше, чем сапог Целестинца. [400]
399
Имеется в виду известный эпизод из древнеримской мифологии; богиня красоты Венера стала женой хромого и безобразного Вулкана, бога огня и кузнечного ремесла.
400
Целестинец – член монашеского ордена, основанного в 1251 г. Петром Мурроне, ставшим затем папой под именем Целестина V. Устав этого ордена был очень суров, что обрекало его членов на самый скромный образ жизни.
– Я вас прошу, мессир, в другой раз, когда вам захочется позабавиться любовью, выбирайте себе дам в другом месте, да и помоложе.
Бедному аббату, посрамленному и осмеянному, не осталось ничего другого, как бежать из дома чересчур солоно хлебавши, и употребить остатки своей страсти на распевание молитв в аббатстве.
Уважаемые дамы! Когда бы все виновные в подобном грехе понесли такое наказание, то наши старухи не сидели бы без дела. Весьма ошибочно мнение, что человека должно судить по одежке, – нет, судят его по добродетелям и праведной жизни, одежде сопутствующим, а они не украсят нас, если не будет на то милости господней, осенившей вышеописанную даму, которая к стыду и позору того, кто хотел ее обесчестить, восторжествовала благодаря своей добродетельности.
Жак Ивер
Весна [401]
История вторая
Не удивительно, что прочно соединенные и скрепленные части держатся своим союзом, даже обретают благодаря ему вящую силу и мощь: это и знаменовал плотный пук стрел, показанный детям в назидание умирающим отцом; но достойна великого восхищения отдельная и обособленная часть, которая оказывается ничуть не слабее целого, ведь, по слову мудрого Эмпедокла, природа не знает лучшего средства к разрушению и уничтожению своих созданий, нежели раздор и разлад. Поэтому нет ничего диковинного в том, что Рим, ставший некогда столицей лучшей части света, был не только неодолим, но и мог покорить любую страну; однако все, включая меня, не могут не дивиться, что после того как римская монархия победила сама себя распрями и усобицами и разделилась, словно голова гидры, на множество частей, каждая из этих частей существует вполне благополучно, так что Германия, где воссияла основная часть Западной империи, [402] способна даже угрожать соседям, – мало того, и составляющие ее частицы, которые суть как бы небольшие королевства, все смело дают отпор притязаниям могущественнейших государей и в высшей степени осмотрительно сохраняют право избирать повелителей по своему предпочтению, а эти князьки ведут себя весьма разумно и ставят препоны всякому властолюбию, понимая, что оно несет гибель всему государству и отдельным землям. Потому-то этот народ и взыскан славой многих побед; потому все земли там утопают в богатствах и любая из них изобилует прекрасными городами. А среди самых чтимых и знаменитых городов, какими гордится Германия, одним из первых, сдается мне, должен по праву зваться Майнц, ибо он отличается красивейшими зданиями и, кроме того, стоит на реке Рейне, которая служит купеческому делу и торговле, несказанно обогащает город и доставляет ему выгодное сообщение с иноземцами.
401
Жак Ивер происходил из состоятельной буржуазной семьи, – он родился в Ниоре (провинция Пуату), учился в Пуатье. Совершил путешествие по Италии и, возможно, по Германии; в 1556 году стал мэром родного города. Его единственная книга вышла в Париже в 1572 году. «Весна» Ивера была, видимо, очень популярна; так, между 1572 и 1618 годами вышло 17 ее изданий. В книге есть небольшое обрамление: в некоем пуатевинском замке у его владелицы, уже немолодой вдовы, живущей с дочерью Марией и племянницей Маргаритой, гостят три дворянина. Они названы в книге на средневековый лад – прозвищами, которые обычно носили персонажи куртуазных аллегорических поэм: Бель-Акей («Добрый прием»), Флер-д'Амур («Цвет любви») и Ферм-Фуа («Твердая вера»). Это маленькое общество из шести человек развлекается, в пору Религиозных воин, рассказыванием занимательных историй и их обсуждением. Критического издания книги Жака Ивера нет. Перевод выполнен по следующему изданию (где «Весна» опубликована не полностью): Conteurs francais du XVI si`ecle / Textes pr'esent'es et annot'es par P. Jourda, Paris, 1956.
402
Имеется в виду так называемая Священная Римская империя германской нации, куда входили в основном мелкие немецкие княжества. И хотя империя (и ее императоры, особенно Карл V) старалась играть заметную роль в европейской политике, это было совершенно эфемерное, лишенное какого бы то ни было
В недавние времена жили там два купеческих семейства, всех превосходившие достатком и древностью рода В одном из них был единственный сын по имени Герман приятной внешности и в любом отношении безукоризненный; в другом – единственная дочь по имени Флери, красивая и благовоспитанная. И эти семейства решили (ведь обычно подобное сочетается с подобным, если только не мешает зависть) объединить свои дома, женив детей, на что, казалось, было дано молчаливое согласие самого неба наделившего обе стороны одинаковым возрастом, состоянием и добронравием, а также равной и взаимной любовью притом такой, какая подобрала их несовершенным летам; и этой любви, успешно пустившей глубокие корни в нежной юности и взращенной беспрепятственными беседами наедине, оставалось лишь увенчать свое цветение желанным плодом, а затем и созреть сообразно пылкому чаянию и обету родителей.
Но увы! когда их приятная надежда готова была обратиться в радость, Фортуна воспротивилась столь великому благу. Ибо, любезные дамы и господа, следует вам знать, что в доме этой девушки жил один молодой и разбитной слуга по имени Понифр, и этот слуга, будучи простым сторожем в лавке, только и делал, что глазел на прохожих и раздумывал, какая из красавиц первенствует в его мнении, решая про себя, какая смерть ему милей; однако по долгом и внимательном наблюдении признался себе, что искомое им рьяно на стороне находится подле него, потому что его юная госпожа несомненно превосходит всех девушек города, как луна превосходит самые яркие звезды. И он полюбил ее весьма сильно, оттого ли, что первый испытал склонность (это, говорят, благоприятствует любви), оттого ли, что такова была ее красота, или оттого, что излишняя праздность побуждала его искать себе дело и занятие; и с тех пор ему осталось только пооучить себя милосердию Амура, – а тот, доведя его в. краткое время до полного отчаяния и угостив обычной своей первой переменой, то есть немыми взглядами, томными вздохами, печальным уединением и молчанием, уносящим душу за пределы света, внушил ему желание более плотной пищи и сытных кушаний; вследствие чего пламя любви к Флери, дразнившей его своей близостью, разгорелось в нем так жарко, что он не мог не возыметь намерения, намного превышавшего его жалкие силы, именно: просить у нее награды, вожделенной для тех, кто сражается под знаменами Амура. И чем дольше он, сам не веря в себя и потому безумно страшась, откладывал исполнение своего замысла, тем глубже сей надменный укротитель сердец вонзал шпоры ему в бока, пока не вынудил его наконец забыть все преграды.
О, как охотно называл он ее теперь своей госпожой, прибегая к привычному языку влюбленных! Но еще с большей охотой он подтверждал эти слова, стараясь так или иначе ей услужить. Однако простодушная девушка, еще не знавшая, что такое любовь, не обращала внимания на его учтивость и не могла отличить незнакомую ей прежде страсть. Уразумевший это слуга, недолго думая, решил, что ему, дабы наверное пробудить и успешно завоевать ее благосклонность, нужно объясниться прямо и без обиняков. И вот, рассудив, что новый разум требует нового платья, он наряжается по-щегольски, расчесывает волосы, Надевает брыжжи, глядится в зеркало и охорашивается с таким рвением, какому только могла научить его любовь; после чего, восчувствовав крайнюю отвагу, разыскал он уединившуюся госпожу и принялся заплетающимся языком рассказывать ей, как умел, все слышанное им о могуществе Амура: этот бог, мол, не щадит никого и (хуже уж некуда) в слепоте своей забавляется тем, что, без всякого разбора соединяя бедняков с вельможами, принуждает королей увиваться около красивой простолюдинки или себе на потеху заставляет богинь позабыть небеса Ради объятий пригожего пастуха в сельской хижине.
– Вот почему, сударыня, – продолжал он, – я покорно прошу не удивляться, что совершенства, какими Природа вас одарила, дабы мы восхищались ею, подчинили и поработили мои юные чувства настолько, что я вынужден долить, как последнего лекарства, вашего милостивого» нисхождения. Ах, сударыня, я хорошо знаю: вы сочтете меня, занесшегося своей страстью так высоко, слишком дерзким и безрассудным, однако ж могу уверить, что если вы ищете достойного вашей красоты, взойдите лучше на небо, потому что на земле вам его никогда не найти.
Такими-то и подобными речами старался этот юноша улестить свою неискушенную госпожу, как вдруг ее строгий взор и лицо, вспыхнувшее от стыда, негодования и презрения, велели ему молчать, а грозная отповедь заставила его ощутить жгучее раскаяние в опрометчивой вольности; когда же, безмолвно снеся ее тяжкий гнев, он остался один, то походил на святотатца древности, коего низверг в преисподнюю мстительный перун Юпитера: ибо он увидел, что вернейший путь, каким все влюбленные достигают желанной цели, отныне для него закрыт. Ведь, – по пословице, слушающая девица так же податлива, как вступающая в переговоры крепость, – а значит, верно и то, что глухую непросто соблазнить.
Увы! хотя влюбленный слепец понимал и не оспаривал эту истину, все же, коснея в упрямом вожделении, решил он, по благой привычке всегда хранивший бодрость духа, не отчаиваться в своих тщетных усилиях и положил надеяться на все превозмогающее время, которое может победить и самое неприступное целомудрие, так как женщины склонны видеть в настойчивости искателя постоянство и верность любви; иначе говоря – кто зверя гонит, тот его загонит.
Что ж! – утешал он сам себя, – Трою осаждали десять лет, а все-таки в конце она пала, причем когда казалось, что ее не взять, и враги сняли было осаду. Так и эту крепость взять трудно, но вовсе не невозможно. Вперед, вперед! чем тяжелее и опаснее битва, тем больше славы в победе; дело лишь за удачей, а она приходит нежданно. И редко ли заяц, которого не могли настигнуть гончие, сам идет в расставленный силок?