Новые записки следователя

Шейнин Лев Романович

Васильев не был карьеристом, и его сомнения были менее всего вызваны стремлением к перестраховке. Эксперимент с розыском брегета представлял для него интерес совсем с другой стороны – как откликнутся Храпов и Милохин на доверие, которое им будет оказано?

Об этом же самом эксперименте размышлял и Крастин. Он давно и горячо симпатизировал Васильеву, в котором разгадал доброе и чистое сердце, любовь к людям, такую необходимую для всякого судебного деятеля, а в особенности следователя. Крастин знал многих и разных следователей, надзирая как губернский прокурор за их работой. Были среди них и добросовестные служаки, верные своему

долгу, но с годами выработавшие в себе некое профессиональное равнодушие, подобное тому равнодушию, с которым иногда старые хирурги относятся к физическим страданиям своих больных. Были и следователи, больше всего ценившие в своей работе некий охотничий, чисто спортивный азарт, для которых процесс раскрытия преступления представлял почти самодовлеющий интерес. Крастин ценил их розыскные способности, но в глубине души не любил этих следователей и не очень им доверял. Были и такие следователи, которые очень быстро начинали задирать нос и, упоённые своей властью, ходили с таким видом, будто весь мир состоит у них под следствием. Таких следователей Крастин откровенно презирал, абсолютно им не верил и в конце концов добивался их увольнения, всякий раз брезгливо заявляя: «Ах, этот. Да ведь ему наша работа противопоказана… Ему всё равно, кого сажать, за что сажать, зачем сажать – только бы сажать! Нет, нет, это человек чужой и на посту следователя социально опасный!» Но были и следователи типа Васильева, и их больше всего любил губернский прокурор, потому что в них, и только в них, видел он образ советского следователя, каким он должен быть…

Теперь, размышляя над предложением Васильева, Крастин колебался, главным образом, из-за автора предложения. Крастин опасался, что если рецидивисты надуют Васильева и скроются вопреки своему «честному слову», то это даст кое-кому повод высмеять Васильева, его «иллюзии» и нанесёт этому вдумчивому, хорошему человеку серьёзную травму. С другой стороны, провал Васильева в этом деле мог быть использован и той, пусть незначительной, группой судебных работников, которые не верили в возможность «перековки» уголовников и открыто посмеивались над сторонниками «перековки», утверждая, что «чёрного кобеля не отмоешь добела».

Между тем Васильев уже одолел второй стакан чаю и, удобно откинувшись в кресле, молча курил, изредка поглядывая на продолжавшего размышлять Крастина. Иногда их глаза встречались, и тогда Крастин безмолвно делал знак рукой, обозначавший, что он ещё думает. Васильев также молча кивал головой, что значило: ничего, мне не к спеху… Он уже не сомневался, что прокурор даст санкцию.

И когда Крастин наконец проворчал: «Ладно, действуй, только гляди, как бы над нами весь город потом не смеялся», – Васильев коротко ответил: «Постараюсь», – и, пожав руку Крастину, поспешно вышел из кабинета.

Сначала он вызвал из камеры Храпова. Тот пришёл с заспанным лицом, удивлённый, что его вызвали на допрос вечером, чего обычно не случалось. Храпов был маленький, юркий, с худым, очень подвижным лицом и лукавыми глазами.

– Здравствуйте, Храпов, – очень серьёзно сказал Васильев. – Нам надо срочно поговорить.

– К вашим услугам, – галантно склонился Храпов. – Не секрет, почему такая спешка? Я уж, признаться, вздремнул…

– Ничего не поделаешь, – ответил Васильев, – вопрос срочный… И к вашему личному делу отношения не имеющий…

– Если не имеющий, так и совсем хорошо, – произнёс Храпов. – Мне всегда почему-то больше нравились вопросы, не имеющие отношения к моему делу…

– У вас большие связи в среде карманных воров?

– Я этих подонков не уважаю, – ответил Храпов. – Сам я, как вы знаете, всю жизнь работал кукольником, так сказать, по мошеннической части, но по карманам никогда не лазил. И вообще хотел бы заметить, что как человек интеллигентного труда – да, да, не улыбайтесь – я не находил общего языка с обычными уголовниками… Не те, знаете ли, интересы, не тот интеллект… Наконец, не тот образ жизни…

И Храпов, он же Музыкант, презрительно махнул рукой.

– Но вы как-то говорили, что имеете авторитет в среде уголовников. Это верно?

– В известном смысле – да. Однако почему вас это интересует?

– Дело в том, что в Советский Союз приехал французский сенатор господин Эррио…

– Ну как же, знаю, читал в газете. Даже видел его портрет. Производит впечатление вполне интеллигентного человека. Я полагаю, что его визит может способствовать укреплению франко-советских отношений… А каково ваше мнение по этому вопросу?

– Я с вами согласен. Дело в том, однако, что этот визит несколько омрачён…

– Можете не продолжать, – улыбнулся Музыкант. – Суду всё ясно. Что шарахнули у глубоко мною уважаемого сенатора и лидера радикал-социалистов?

– У него украли брегет.

– Крайне неинтеллигентно! – с чувством произнёс Музыкант. – Скажу больше: типичное хамство!.. Скорблю за честь города… Но, насколько я понимаю в медицине, вы меня вызвали не для выражения сочувствия… Что должен сделать Музыкант для укрепления франко-советской дружбы?

– Помочь обнаружить этот брегет, – улыбнулся Васильев.

– А что я буду за это иметь?

– Ровным счётом ничего.

– Ценю откровенность. Но, сидя в тюрьме, даже Музыкант бессилен вам помочь…

– Конечно. Я хорошо это понимаю…

Тут Храпов с интересом взглянул на Васильева. Следователь спокойно улыбался.

Храпов отёр платком почему-то вспотевший лоб, потом снова поглядел на Васильева. Но тот продолжал загадочно молчать.

– Мы долго будем играть в молчанку? – не выдержал Храпов. – Если вы намерены ограничиться информацией о происшествии с брегетом, то, может быть, мне лучше пойти спать? Хотя трудно заснуть, узнав о таком скандальном факте…

– Я не намерен ограничиться информацией…

– Слушаю. Я весь – внимание!

– Если вы дадите мне честное слово, что не попытаетесь скрыться от следствия и суда, Николай Храпов, я готов освободить вас на несколько дней, чтобы разыскать украденный брегет. Ясно?

– Как шоколад. На сколько дней?

– Максимум на трое суток. Устраивает?

– Постараюсь уложиться. Хотя срок жестковат.

– Я могу вам верить, Храпов?

– Ни в коем случае! Но если я дам честное слово, смело можете за меня поручиться…

– Я так и думал.

Храпов встал, задумался, потом торжественно произнёс:

– Так вот, Музыкант даёт честное слово! Я не могу поручиться, что найду этот брегет, но приложу все силы, чтобы оправдать ваше доверие…

– Не сомневаюсь.

– Дать подписку о возвращении в тюрьму через трое суток?

– Никаких подписок! Мне достаточно вашего честного слова…

Через полчаса Музыкант вышел из ворот тюрьмы и вскочил на подножку проходившего трамвая.

А Васильев вызвал Милохина.