Новый американский молитвенник
Шрифт:
Тереза постучала меня по груди:
— Эй! Я тут!
Я смотрел на нее до тех пор, пока снова не нашел себя в ее зеленых глазах.
— Думаешь, у меня с головой не все в порядке? — спросил я.
— Пошли домой, — ответила она.
Когда мы переходили прибрежную дорогу, начался дождь, но не сильный, и мы не стали спешить. Холмы были крутые, сотни футов в высоту, их складчатые склоны вставали перед нами как волны травы, земли и камней, с вершины нашего холма открывались Анды, белоснежные и грозные, — в западном ветре всегда ощущалось льдистое прикосновение их одиночества, — а летом над долинами парили кондоры, бесшумные, точно самолеты-разведчики, и почему-то все это рождало мысли не об изоляции — это Першинг был изолирован от мира, задыхаясь под пестрым американским одеялом, — но о привилегии, доступной немногим, а еще о прохладной зеленой тишине и природном великолепии. Я не хотел потерять это место, не хотел, чтобы его осквернило прикосновение моей прежней жизни, и теперь ломал голову, как поступить с Дарреном, если он вдруг появится снова. Конечно, Тереза была права. Возможно, отрицание и есть самое подходящее оружие. Но есть люди, чья жизнь подчинена простейшим законам, правилам из детской сказки: чтобы магия работала, в нее надо верить, зло можно обратить в прах простым заклинанием, и так далее. И я, наверное, один из таких. Во всяком случае, оружия лучше у меня нет. Закон давно уже продемонстрировал свою несостоятельность, с убийствами я покончил, и, хотя время от времени мне хочется, ужасно хочется снова запустить процесс, сделавший меня тем, кто я есть сегодня, и вкусить его плодов, не содержащих канцерогенов и доступных всякому за необременительные девятнадцать долларов девяносто пять центов, авторские отчисления с которых, как я надеюсь, позволят когда-нибудь моим детям закончить колледж, — я больше не молюсь.