Новый Мир (№ 1 2000)

Автор неизвестен

А мы — душа, Боже мой, отлетает все выше — мы наконец видим поляну, дерево с круглой кроной — выше! — да, теперь они очевидны: стрельчатые окна с сияющими витражами, белые колоннады, победные в своем классическом ритме, галереи, утопленные в розовопенном цветении, и — выше! — витые балкончики, зависшие словно бы в невесомости, — выше! выше! — и вот мы видим каменные башенки с узкими бойницами и ярко-пестрыми полотнищами флажков… Дворец.

Да: мы видим дворец. Как раз тот, будто из Шарля Перро или братьев Гримм. Кто б не хотел там жить! А эти двое жили именно там, именно во дворце они жили (прочном, кстати сказать, как скала), — они жили, стало быть, во дворце, но не заметили этого. Бывает.

…Значит, мы жили с тобой в раю? вот что ты хочешь сказать? Конечно, моя единственная любовь. Оттого этот сад вокруг дворца? эти зеленые, розовые, нежно-лиловые — эти бесконечные в кипенье расцвета сады? Оттого, моя единственная любовь. Боже мой, сколь непостижима и всемогуща, сколь яростно-неистощима щедрость этого единственного,

как ты, моя любовь, мира, — но отчего этот грозный, неумолимый, этот все нарастающий шум, этот ледяной нестихающий ветер? — мы отлетаем, моя любовь, мы отлетаем, — а там, а там мы будем собой? мной и тобой? — разве это имеет значение? не бойся, не надо бояться, взгляни назад с точки зрения птицы: все страхи сметаются в прах при виде этой исполинской, бессмертной, этой всепобеждающей красоты, — ты видишь: Земля густо покрыта садами и волшебными замками, ты видишь: везде, где Земля дала приют человеку, она покрыта волшебными замками и садами, Боже мой, ничего, кроме дворцов и райских садов, это так очевидно, — ты видишь: белые города североамериканского континента, поставленные на попа, как сигаретные пачки, как блоки недостижимых уже сигарет, — города, где, как отдельные сигареты, торчат водонапорные башни, — селения, состоящие также из средних и маленьких зданий, — все эти стоянки человека, в конечном итоге, слагаются из жилищ, которые так или иначе, неотъемлемо, содержат ростки, побеги, семена отцветающих и вновь прорастающих райских дворцов, — и вот обитаемые острова сливаются в единый сад обитания, в кровный сад земной радости и отрады, это так несомненно сейчас для твоих глаз, затопленных яростной благодарностью зверя, — и, уже сверх отпущенного тебе времени, вдруг включается пронзительный, призовой механизм отсрочки, — ты слышишь всем веществом своего сгоревшего сердца, что тебе дозволено даром сделать еще один, прощальный, круг — совсем близко к земле — как? — так: лишенной права приземления птицей (в ней горят уже солнца других измерений), — душа, все еще утяжеленная камнем памяти, жадно снижаясь, делает медленные горизонтальные круги. Пролетая у самых фронтонов зданий, ты видишь искаженные земными страстями лица каменных статуй: рты, разорванные криком любви и отчаянья, — перекошенные спазмом тысячелетнего гнева, — испепеленные несокрушимой волей противоборства, — всегда несытые рты рабовладельцев и рабов, — неукротимые рты любовников и полководцев, — сдержанные рты каннибалов и вдов, — подъятые к небу пустые глазницы человечьих существ, безъязыко мычащих в каменных своих капканах, в одиночных казематах времени, страха, забвения, — что же мне сделать для всех вас? и что я могу, не зная даже земного кода? — о, смотри зорче! включи же на полный удар всю оптику своей уходящей души, — что видишь ты? — душа взмывает все выше, — что видишь ты? — выше! — отсрочек больше не будет, — так что же ты видишь в последний миг своего безвозвратного зренья?

Я вижу счастье. Мы были счастливы, слышишь, мы были оглушительно счастливы! Как странно, как сладко, как больно — и некому рассказать об этом, — что все это мне показали лишь после, только потом, напоследок.

(Фильм второй в следующем номере.)

Палей Марина Анатольевна родилась в Ленинграде. В 1978 году закончила Ленинградский медицинский институт, в 1991 году — Литературный институт им. А. М. Горького. Прозаик, переводчик, критик. Печатается с 1987 года — автор книг прозы «Отделение пропащих» (М., 1991) и «Месторождение ветра» (СПб., 1998). Постоянно печатается в «Новом мире». Переведена на ряд иностранных языков. С 1995 года живет в Нидерландах.

Ариадна Эфрон

… В небе — сохатый бьет копытом

* * *

Солдатским письмом треугольным В небе стая. Это гуси на сторону вольную Улетают. Шелком воздух рвется под крыльями. Спасибо, что хоть погостили вы. Летите, летите, милые! На письме — сургучевой печатью Солнце красное. Унесете его на счастье вы — Дело ясное. Нам останется ночь полярная, Изба черная, жизнь угарная, Как клеймо на плече позорная, Поселенская, поднадзорная. На такую жизнь не позарюсь я, Лучше трижды оземь ударюсь я, Птицей серою обернуся, Полечу — назад не вернуся — Погодите, я с вами, гуси.

1949 г.

* * *

Енисей сливается с Тунгуской, Старший брат встречается с сестрою. Та течет полоской синей, узкой, Тот — широкой полосой седою. По

груди широкой, богатырской Стороны чужой, земли сибирской Пролегают лентой орденскою. Две реки идут одной рекою, Две реки идут одной судьбою, Так, как нам не велено с тобою. И железные проходят зимы, И чудесные проходят весны Над моею жизнью нелюбимой, Над чужой землей орденоносной. Над чужбиною.

1950 г.

* * *

В тайге прохладной Ребячей радостью Ребячей сладостью Встречают ягоды. Черничные заросли, Брусничные россыпи. Мол живите до старости, Мол ешьте досыта! Мол кушайте, други! Мол счастливы будьте! Мол только пригубьте! Мол не обессудьте! Не хочу вас, заросли! Не желаю, россыпи! Не хочу — до старости! Не желаю — досыта! Мне б яблочка российского разок куснуть, В том доме, где я выросла, разок уснуть!

1950 г.

* * *

— «Ночь — а звезды — рукой подать! — Схватить, удержать в руке, Ту, самую яркую, крепко сжать, Как гривенник, в кулаке, И в чум прилететь, И всем показать — Глядите, отец и мать! Я сам ее взял — поглядите, горит в руке! Довольно светить ей на небе — пусть светит у нас в потолке! И мама задует светильник из мха и жира тюленя И сына, лаская, посадит к себе на колени…» …О детстве своем говорил, покуривая и хохоча, Раскосый электромонтер из колхоза «Путем Ильича».

1950 г.

Весна

Не певунья и не красавица — По медвежьи трудится, старается, Напрягается тучами, Кручами, Всеми реками сонно-могучими, Каждым корнем и каждой жилою, Всей своей материнской силою, Сердцевиной таежного дерева, Всей упругостью мускула зверева, Чтоб из треснувшей оболочки Ледовитого, мертвого сна, Появилась дрожащим комочком, Необсохшим цыпленком — весна.

1951 г.

* * *

Непростой мужик стоит у чума, Старый, косолапый, косоглазый, Не по-здешнему мужик угрюмый, Раз взглянув — его узнала сразу. Я об этом мужике читала в детстве, А теперь живу с ним по соседству. Он, как все, одет в оленьи шкуры, Только шерсть на том олене — волчья. Он, как все, обут в унты оленьи, Да по-волчьему ступает, сволочь! В веках прячет он глаза, как в ножнах, Изредка блеснут неосторожно. Непростой мужик стоит у чума, Непростого ищет в небе чудном. Непроста его ночная дума. Непроста луна над ним — шаманским бубном.

1951 г.

* * *

Первой страницей зимы открывается день Белой страницей. Синькою в детских следах залегает глубокая тень, Синяя лыжня по белому снегу стремится. Птицы у нас не зимуют. Молчит за поселком тайга, Стадом оленей уставила в небо рога. День без событий, без почты, почти без забот. — Хоть бы скорей красноярский пришел самолет!

1951 г.