Новый мир. Книга 3: Пробуждение
Шрифт:
Честно говоря, каждое из моих усилий было каплей в том море боли, которое я испытывал. Но вместе они складывались в ручеек, который, хоть и помалу, но все же позволял мне вновь обрести контроль над своим духом и стать хозяином своего тела. Кошмары начали преследовать меня меньше, хотя и не отступали совсем, и иными ночами я даже как следует высыпался.
19-го апреля мне поступило извещение о том, что через две недели мне предстоит предстать перед медицинской комиссией, которая примет решение насчет дальнейшего действия моего контракта. Узнав об этой новости,
— Знаешь, — печально рассказал я Ульрике апрельским вечером 26-го, когда меня временно перевели обратно в палату после операции на коленной чашечке. — Осталась всего неделя до моей медкомиссии. Но я не могу заставить себя думать о том, что со мной произойдет после выписки.
— Я бы на твоем месте, наверное, думала о людях, с которыми смогу увидеться спустя столько лет, — воодушевленно произнесла медсестра.
— Я же говорил, что у меня нет близких, — помотал головой я. — Родственников не осталось. Настоящих друзей не было с детства. Товарищи, с которыми я не выходил на связь почти пять лет, вряд ли чем-то отличаются от чужих людей. Да никто из них, наверное, и не узнал бы меня в моем нынешнем виде. Знаешь, Ульрика? Когда мне дадут коммуникатор, я не назову ни одного абонента, с которым захочу связаться.
Медсестра грустно посмотрела на меня, но ничего не произнесла. Я уже знал, что ее родителей нет в живых, но у нее было много друзей. И, хоть она и не делилась этим со мной, я слышал от Габриэлы, что у нее есть жених. Добрая душа позволяла ей ощутить ко мне сострадание, но истинной глубины тоски и одиночества ей не понять. Пожалуй, я сам начинал понимать их только сейчас.
— Ты со всем справишься, Димитрис, — сказала Ульрика убежденно. — Ты очень сильный человек. Я же говорила, что никогда еще не встречала людей, подобных тебе.
В этот момент раздался стук. В палату заглянул несколько озабоченный санитар, и необычным для этого дюжего хлопца робким голоском сказал:
— К пациенту пришли. Главврач приказал впустить и оставить наедине.
— Кто пришел?! Доктор Перельман приказал не беспокоить после операции, — хмурясь, мгновенно отреагировала на это вторжение медсестра.
Едва я разглядел обеспокоенность на лице санитара, как вспомнил о Штагере и Майлсе. И решил, что догадался, кто решил ко мне в преддверии медкомиссии.
Но я ошибся.
— А я все-таки побеспокою, — отодвигая санитара плечом, произнес широкоплечий человек в повседневном чёрно-сером камуфляже без знаков различия. — Оставьте нас!
Командирский бас возымел действие — Ульрика, еще мгновение назад преисполненная решимости оберегать мой покой, покорно выпорхнула из палаты.
Я знал лишь одного человека, способного подчинить своей воле всех, кто встречается на его пути. Привставая на локте, я с изумлением вгляделся в черты лица нежданного посетителя.
— Ты! — выдохнул я, не в силах сдержать гнева.
§ 64
Чхон холодно усмехнулся и прикрыл за собой дверь.
Внезапно я почувствовал себя невероятно беспомощным и уязвимым, оставшись в палате наедине с ним, с ногой, подвешенной на специальном приспособлении под углом сорок пять градусов к телу. Мне захотелось окликнуть медсестру, но я понимал, что это бесполезно — никто не посмеет препятствовать генералу, даже если он прямо сейчас склонится ко мне и задушит голыми руками.
— Ты думал, я совсем позабыл о тебе, триста двадцать четвертый? — промурлыкал генерал, плавным движением придвигая табуретку и садясь у изголовья моей кровати. — Признаюсь, ты чертовски прав. Но когда мне доложили, что ты оклемался, клянусь, я удивился. Таких живучих ублюдков не сыскать даже в Легионе.
Его массивный корпус навис надо мной, угнетая своей тенью. Но я не боялся. Мои руки уже достаточно окрепли, чтобы хотя бы как следует сдавить горло сукину сыну, виноватому во всем, что произошло со мной.
— Я смотрю, ты злопамятен, — глядя в моих глаза, полные гнева, усмехнулся Чхон. — Это хорошо.
— Да пошел ты! — ответил я, сцепив зубы. — Клянусь, Чхон, едва я покину эту палату, как все…
— … узнают о моих злодеяниях, — лениво окончил мою реплику генерал и зевнул. — Эх, Сандерс, Сандерс. Природа щедро одарила тебя физически, но в отместку наделила весьма скудным умишком. Твое представление о жизни просто убого. Что ты там себе навоображал? Что выйдя отсюда, ты отправишься в военную прокуратуру, изложишь им о всех своих злоключениях, и доблестные законники встрепенуться, пораженные твоей страшной правдой? Ты разве еще не поговорил об этом с СБС?
— На твоей совести — жизни тысяч людей, Чхон, — мрачно говорю я. — Там, в Новой Москве, ты обязан был отдать приказ пощадить пленников!
— Объявление Сальникова о капитуляции — это чушь собачья. Отвлекающий манёвр, направленный на то, чтобы усыпить нашу бдительность и подготовить контрудар — тот самый, во время которого ты и получил свои ранения. Тебе же это уже растолковали. Не веришь? Загляни на страницы учебника, в Интернет, посмотри любой документальный фильм, — ничуть не смущаясь, объяснил генерал. — Я пережил много сотен боев, и меня не провели хитрости евразов. Им удалось облапошить только такого мягкотелого идиота, как ты.
— Вы запустили в город отравляющие газы! Я видел множество гражданских, которые были убиты ими! — продолжал я. — Старики, дети…
— И что с того?! — разъяренно ответил генерал. — Или враг не был так же беспощаден к нашим людям?! Забыл наступление на Киншасу в 90-ом? Помнишь теракты в столичном метрополитене зимой 91-го? Помнишь множество стертых с лица Земли поселений, включая и твой родной поселок? А что они устроили с ТЯЭС — слыхал?
— Чужой жестокостью нельзя оправдывать собственную.