Новый путь
Шрифт:
Скрадом продвинулся к следующей декорации. Вентиляция колыхала шторы на фальшивом окне, и я заглянул в щелочку.
Самая обычная комната в малогабаритной квартире — «стенка», телевизор, стол, ваза с цветами, в углу торшер и пара кресел, напротив телика — диван. На диване сидели в обнимку двое — Инна и смутно знакомый парень лет двадцати пяти с блестящими, словно мокрыми после душа волосами, гладко зачесанными назад. Броская, мужественная красота его лица навела меня на мысль, что парень — актер. Где-то я его уже видел, то ли в эпизодах, то
Инна в красно-белом платье сияла, ее глаза сверкали, а яркие губы изгибались и мило, и зовуще. Парень проворковал что-то отвязное, наклоняясь к ней, а Хорошистка даже не подумала уклониться или оттолкнуть приставалу.
— Олежек, — томно затянула она, — ты такой ненасытный! Мы же утром…
— То утром, — перебил ее Олежек, торопливо расстегивая платье, — а то вечером!
Я замертвел, впервые увидав голую грудь Инки — большую, круглую, с набухшим соском, похожим на крупную малинку. Вот только не моя ладонь вминала ее атласную туготу, а загорелая, уверенная пятерня этого актеришки.
Девушка застонала, и подалась парню навстречу, приоткрыв дивный ротик, а ее рука уже теребила молнию на джинсах…
…Демоны ревности вздыбились, ляская зубастыми пастями, подняли злобный вой: «Со мной «не готова», а с ним?!» Махнули чешуйчатые лапы, блеснув устрашающими когтями — с гаснущим звоном лопались радужные пузыри надежд…
Я медленно отшагнул, слыша, как бухает сердце. Развернулся, боясь зашуметь, и пошел прочь, плохо различая, куда и зачем иду. Самым главным в тот паршивейший момент было не снести чего-нибудь ненароком, не задеть декорацию. Меня догнало сладострастное аханье, и я зашипел, как от боли.
Заткнув уши, осторожно ступал, чтобы не выдать себя. Двери, кажется… Я выскользнул в коридор, тихонько приотворив створку, и аккуратно закрыл ее за собой. Едва слышно клацнула защелка — гильотина, зловеще сверкнув лезвием, упала, перерубая жизнь на «до» и «после».
Безразличный и смиренный, я неторопливо зашагал к выходу.
Среда 10 декабря 1975 года, день
Москва, улица Хмельницкого
— …За весомый вклад в развитие советской микроэлектроники и программирования, за значительные достижения в области теории информации и теории алгоритмов премия Ленинского комсомола вручается Гарину Михаилу Петровичу!
Я смутно видел актовый зал ЦК ВЛКСМ, обшитый деревянными панелями, и хлопавшую в ладоши тусовку. Различал лишь фигуру Колмогорова в первом ряду, да Револия Михайловича.
Спокойно приблизился к первому секретарю, с дежурной улыбкой пожал протянутую руку. Сам Тяжельников вручил мне диплом, стильный нагрудный знак и конверт — с аккуратной пачкой «четвертных».
— Поздравляю! — сделав приглашающий жест, Евгений Михайлович протянул микрофон, за которым вился длинный шнур. Благодарно кивнув, я обвел взглядом собравшихся.
Меня ничего не стесняло и не беспокоило — как будто смерзся весь, заледенел. И ничего не брало темный лед из озера Коцит, даже страдание. Я прекрасно сознавал, что вся эта чернота растает, что снова оживу, радоваться начну. А пока только холод и спокойствие, мало отличимое от равнодушия. Ничего, переживу.
— Спасибо за высокую оценку моих скромных трудов, — заговорил я, подпуская дольку мягкой иронии. — У нашего Центра НТТМ «Искра» есть цель. Она проста и конкретна, хоть и замах у нас не самый скромный — всё, что выпускается со штампиком «Сделано в СССР», должно быть лучшим в мире. Это и моя цель. И все, что мне остается теперь — писать лучшие в мире программы!
Присутствующие засмеялись вежливо, захлопали. Расточая любезные улыбки, я подошел к «своим».
— С первой премией! — ухмыльнулся Револий Михайлович.
— Расту прямо на глазах, — я крепко пожал ему руку, и виновато посмотрел на Колмогорова. — Андрей Николаевич, ничего у меня не выходит с физматшколой…
Академик рассмеялся.
— Миша, вы уже и физик, и математик! Ничего нового не открыли?
— Ну-у… — затянул я, уводя взгляд вбок.
— Ну-ка, ну-ка! — страшно заинтересовался Колмогоров.
— Да очень все сыро пока, начерно…
— Хоть намекните, а то я ж не засну!
— Новая аллотропная модификация углерода, — вытолкнул я. — Углеродный монослой в один атом. Назвал его графен. Но это так…
— Это серьезная заявка, Миша… — задумался академик.
— Именно, что заявка! — махнул я рукой. — Мне потребуется очень чистый, высоко ориентированный графит с совершенными слоями. Я знаю, как от него отщепить один слой, но это пустяк. Нужно же всё детально изучить, доказать, что графен — двухмерный кристалл! А пока…
— А пока… — подхватил академик. — Вы где собираетесь провести зимние каникулы?
— У папы в Зеленограде. И я, и сестричка, и мама.
— Замечательно! Тогда приезжайте к нам в Комаровку… дайте подумать… Второго января! Гарантирую шикарный лыжный поход, а вечером — роскошь общения у камина.
— Буду, как штык! — твердо пообещал я, и сменил тон на просительный: — Револий Михайлович, а тестирование?
— Строго обязательно! — энергично кивнул он. — У моих ребятишек все готово. Едем?
— Едем!
Мы раскланялись с Колмогоровым, и пошагали к выходу.
— Разговаривал с Канторовичем, — делился новостями Суслов-младший. — Тема алгоритма создания МАС-адресов его очень заинтересовала, но сейчас он в отъезде. Вам, Миша, надо бы встретиться с Леонидом Витальевичем после Нового года. Четвертого или пятого числа. Сможете?
— Строго обязательно! — нервно хихикнул я. Слишком много событий за сутки, а в номере гостиницы «Юность» я больше ворочался, чем спал. И теперь бедное угнетенное сознание плохо соображало, не зная, то ли воспарять ему, то ли в тоску упадать.