Новый сладостный стиль
Шрифт:
– Одни ребята от собак балдеют, а другие от девушек.
Стенли, счастливый, расхохотался:
– В моем сердце хватит места для вас обоих!
Александр взял одеяло и вышел из комнаты. Его уход, кажется, прошел незамеченным. На пляже, набрав газет себе под голову, он растянулся на песке и завернулся в одеяло. Hard day’s night [90] наконец-то вступила в свои права.
Утром он оказался первым к завтраку «Католических братьев». Брат Чарльз сразу протянул ему два пакета.
90
Hard day’s night – Ночь этого тяжелого дня (англ.).
– Как там ваш друг, добрый человек?
– Вашими молитвами, брат Чарльз, – серьезно поблагодарил его Александр.
IV.
Часть V
1. Лавка Агамемнона
Тихомир Буревятников решил примерить новый костюмчик или, лучше сказать, костюменцию, поскольку уменьшительный суффикс к нынешним шедеврам портняжного дела не подходит. Если раньше все кроилось плотно, как бы для демонстрации фигуры, то теперь ткани ниспадают с оной (ну, с фигуры) широкими складками. Такая уж нынче тенденция, Тих, сказал ему торговец на Сансет-бульваре,
У Тихомира были все основания доверять Агамемнону Гривадису, и не только потому, что в его лавку порой заруливали звезды шоу-бизнеса и набирали там себе с ходу по дюжине костюмов, по паре дюжин рубах, по гирлянде сапожек с серебром; были и другие причины для доверия. Все-таки свой человек, совсем свой. Во всем облике Агамика сквозили – будем так говорить – черты хорошего советского парня. Папаша его дрался за социализм еще под знаменами генерала Маркоса, да и сам Агамик оказался не мудацкого десятка: прошел серьезную школу комсомольской работы в Ташкенте, а когда настало время, смотался из тоталитарного болота в свободный мир. Буревятников, хоть и не имел ничего против еврейской и армянской эмиграций, все-таки с большим доверием относился к своему брату, невозвращенцу.
Агамемнон проводил клиента-друга в примерочную и предложил на выбор три костюма: небесно-голубой, мох-трава и шоколадно-золотистый. Человек со вкусом, Буревятников остановился на последнем. Хозяин вышел, клиент снял куртку с тяжелым внутренним карманом (правильно, сударь, – браунинг) и только стащил с одной ноги джинсину, как тут в примерочную снова просунулась голова Агамика с ее отменными, в карандаш толщиной, усиками:
– Прости, Тих, тут с тобой хочет поговорить один товарищ.
Немедленно вслед за этой вежливостью в примерочную прошел некто маловыразительный, правая рука под левой подмышкой.
– Ну что ж, мистер Бур, – назвал он нынешнюю, не очень-то хорошо известную окружающим фамилию Тиха. – Советская власть вас приветствует!
Тянуться к куртке за своим о.о. было бессмысленно. Буревятников стал влезать назад в только что опустошенную штанину. Лучше умереть в штанах, чем с полуголой верзухой!
Вошедший усмехнулся: «Хорошо держитесь, предатель родины». Агамемнон внес два складных стула. «Пивка вам притащить, ребята?» – «Не помешает», – сухо сказал Тих. Незнакомец бросил через плечо: «И пепельницу!» – «Вы из какого отдела?» – спросил Тихомир. «Из Энского», – ответил незнакомец.
Пиздец, подумал Буревятников. Сели на стулья. Незнакомец положил на колени атташе-кейс. Некоторое время молча смотрели друг на друга. Представитель советской власти слегка улыбался, показывая фиксу. «Еще вопросы есть?» – наконец спросил он. Буревятников отрицательно подвигал подбородком. «И у меня к вам нет вопросов», – сказал представитель. «Агамик, ебенать, где твое пиво?» – крикнул Тих.
Агамемнон вошел с упаковкой «Гролша» и с банкой еврейских огурчиков. Открыв бутылки, остался в примерочной, как бы показывая, что он тут не иуда, а при исполнении служебных обязанностей.
«Принято решение», – сказал представитель. Буревятников, запрокинув башку, дул из горлышка «Гролш». Что может быть вкуснее ледяного пива перед выстрелом в упор? «Кажется, мы не ошиблись», – сказал представитель владельцу лавки. «Да нисколько не ошиблись, товарищ Зет», – подтвердил Агамемнон.
Тихомир проклокотал всю бутылку до дна.
Товарищ Зет похлопал ладонью по кейсу: «Вот здесь пятьсот тысяч долларов. Они передаются вам по решению группы компетентных лиц. Теперь у вас есть возможность искупить свою вину перед отечеством». – «Никаких мокрых дел, – тут же ответствовал Тихомир. – Лучше самого мочите». – «Молчать, сука! – не очень громко, но страшно проорал Зет. – Поднабрался тут американской хуйни про КГБ! За кого нас принимаешь, за убийц, за мокрушников?!» – «Знаете, отвык я от этих интонаций, – криво промолвил Тих. – Все-таки два года в нормальном обществе». Он удивлялся, откуда в нем берется такая твердость. Наверное, от фильмов. Немало тут уже посмотрел картин с железными характерами.
Происходило какое-то соревнование систем. У приезжего товарища между ухом и углом челюсти прокатывалась мотопехота.
«А ты бы, Тиша, сначала спросил, а потом подозревал нехорошее», – примирительно тут вмешался Агамемнон. «Ну, спрашиваю, – сказал Буревятников. – Для чего бабки?» Зет враждебно сформулировал задачу: «Деньги передаются для начала бизнеса. Главная ваша задача – удерживать хороший банковский счет. Ясно?»
Тихомир второе горлышко вставил себе в рот. «Отказываться не советую», – сказал Зет. Тихомир скосил глаза на Агамемнона. «Я тоже не советую», – скромно подтвердил тот. «Сожжете заживо? – полюбопытствовал Тихомир. – Как Пеньковского?» Товарищ Зет на своем полумиллионе расположил банку с огурцами. «Как японские империалисты сожгли нашего товарища, комиссара Лазо», – хохотнул он.
От этих блядей никуда не уйдешь, с горечью подумал Буревятников и согласился: «Давай свои пол-лимона!»
Тут уж и Агамик и Зет просияли людскою лаской: нет, все-таки комсомол есть комсомол!
Закрыли лавку, пошли врезать по-серьезному. Сидели теперь в торговой зале среди свисающих дамских и джентльменских богатств, в окружении стопок дизайнеровских жилеток с блестками и экспозиции разновысоких сапог, напоминающих о крестьянских войнах четырнадцатого века. Было чем и придушить человека при надобности: свисали десятки разнокалиберных ремней, иные из них с драгоценными пряжками, что сокрушат любое адамово яблоко.