Новый век начался с понедельника
Шрифт:
От 89 до 144 лет – почивая на лаврах, человек имеет почёт и уважение. Он уже никому не нужен, потому его возможности безграничны. И человек должен прожить этот отрезок жизни, хоть медитируя, как йог, чтобы дойти до теоретически предельной «шахматной» мощности и уйти из жизни, закончив свою партию ферзём!
И наоборот, поскольку шахматы связаны только с деятельностью людей, то и мощности их фигур должны были соответствовать человеческим мощностям, «открытым» Платоном, а не расти беспредельно, абсолютно идеально приближаясь к золотому сечению.
И действительно, продолжал Платон, чем выше числа Фибоначчи, тем ближе их соотношение к «золотому сечению».
Поэтому для Супершахмат можно было бы, на первый взгляд, возможности всех фигур продлить без ограничений на всю доску.
Например,
Да и другим фигурам тоже.
Тогда их мощности существенно возрастут от 34, 55, 89 и 144, как в открытых Супершахматах, до величин, допустим 377, 610, 987 и 1597.
Но тогда на ограниченном пространстве шахматной доски с количеством полей 8 на 8 нивелируются мощности остальных фигур, чьи возможности за один ход уходят далеко за её пределы.
И чем сильнее фигура, тем она становится относительно слабее.
Как бы край доски срезает её потенциальные возможности.
Поэтому реализация этой идеи бессмысленна.
Как поле 8 на 8 в шахматах имеет ограничение в пространстве, так и человеческая жизнь имеет ограничение во времени! – сделал глубокомысленный вывод Платон.
Оказывается, так легко найти гениальное и у простого человека!
И вообще, ведь гениальное – это то, что как раз можно легко, просто, доходчиво и даже шутливо объяснить.
Да и сама гениальность не только наивысшая степень проявление творческих сил человека.
Под впечатлением от взаимодействия пары соседних чисел Фибоначчи между собой и связи этого взаимодействия с универсальным волшебным золотым сечением, Платон не удержался и сочинил стихотворение.
А всё могло бы быть иначе – Истории поверим – Не родился бы Фибоначчи? Сейчас сие проверим. Мы наименьшее берём простейшее число. Пожалуй, даже только единицу. И прибавляем, смело ноль мы до него, Пока лишь снова получая… единицу. Один и ноль даёт один. То сумма первых чисел. А через раз – два плюс один. То сумма новых чисел. А три и два – уже ведь пять. А дальше будет восемь. Хоть Вы устанете считать, Но всё же Вас попросим. Затем тринадцать и «очко». Потом тридцать четыре. Мне даже нравится оно: Живу я в той квартире. Затем идёт полсотни пять, И восемьдесят девять. Не устаю я повторять, Но что теперь поделать. И если только я бы мог В своей родной квартире Прожить бы полностью весь срок: Все сто сорок четыре. Заполнить чисел можно ряд Конечно в бесконечность. И записать их все подряд, Продолжив ряд тот в вечность. А при делении всех их На то, что рангом выше, Даёт набор дробей простых. И частное – всё ближе. ВИ, как оказалось, ничто просто человеческое не было чуждо и гению.
Как присущих всякому гениальному человеку, Валентин Ляпунов имел и ряд, в основном обыденно-бытовых, недостатков, которые постепенно свели его преимущество в интеллекте только лишь к математической области.
И посему, со временем, нашего гения просто занесло.
Валентин Данилович Ляпунов давно нигде не работал, поэтому был лишён простого человеческого общения с коллегами.
Естественная тяга к контактам с разумными людьми выливалась у него в безудержную словесную околонаучную, точнее около математическую, диарею. В этот момент с ним совершенно невозможно было беседовать.
Любой ваш вопрос оставлялся им без ответа, как будто вы его и не задавали вовсе. Любое ваше выступление сразу обрывалось его научной тирадой на совершенно другую тему. От скуки и распирающих его идей у него было огромное, просто патологическое, желание высказаться хоть кому-нибудь, поспорить на разные темы.
Так, например, Платон и Валентин в корне разошлись во мнении о философии, её роли и месте в жизни.
Платон придерживался классической точки зрения, что философия – наука всех наук.
А Валентин считал её просто неконкретной болтологией, в отличие от конкретной математики.
Иллюстрируя математический подход к жизни, он победоносно как-то заявил Платону:
– «Вообще говоря, с точки зрения математики, даже жизнь лишена какого-либо смысла. Мало кто может чётко и внятно сформулировать, для чего он живёт. Только те, кто вносит в жизнь какой-то порядок, конкретику, систему, пытается улучшить и скрасить жизнь свою и окружающих – заслуживает уважения, как человек, не зря живущий на свете и понимающий смысл жизни!».
Платон выждал короткую паузу, давая возможность оппоненту насладиться произведённым эффектом, осторожно, но твёрдо, возражая:
– «Валентин! Мне кажется, ты здесь неправ! Может с точки зрения математической, формальной логики жизнь смысла и не имеет, а вот сточки зрения философской, или обыденной, повседневной, именно жизнь только и имеет смысл! Ибо, если бы ты, например, не жил, то и не смог бы на эту тему разглагольствовать сейчас передо мной!».
Гений пытался что-то снова возразить Платону, но тот изящно перевёл разговор на другую, лестную для оппонента тему, подводя его к остро философскому подводному камню:
– «Ой, слушай! А как ты здорово заметил по поводу семи нот и огромного количества возникающих из них вариаций музыкальных произведений!».
Лицо гения с вызывающе-напряжённой гримасой тут же покрылось снисходительно-лёгкой улыбочкой.
И в этот момент Платон дожал потерявшего бдительность спорщика:
– «А сколько же может возникнуть вариаций из десятков и сотен тысяч слов! А ты говоришь, болтология!».
Следующий раз они встретились на трамвайной остановке.
Уже в трамвае Валентин попытался изложить Платону свой подход к теореме Пифагора через золотое сечение:
– «Рассмотрим произвольный треугольник из всего множества треугольников, и запишем соотношение его сторон, как: 0 < А <= В <= С.
Возьмём подмножество треугольников, у которых соотношение сторон А/В = ?? (корню из золотого сечения).
Это примерно 0,786.
Тогда отношение квадратов этих сторон будет равняться ?, то есть примерно 0,618 (золотому сечению).