Ножка терпсихоры, или Куртизанка в силу обстоятельств (Евдокия Истомина)

Арсеньева Елена

Дунечка в два счета увязала какой-то узелок и села вместе с Грибоедовым в санки. Приехали к нему на квартиру, уселись чаевничать… Дунечка изливала душу и почем зря жаловалась на Шереметева. Грибоедов слушал, слушал, потом возьми да и ляпни, что этакий бурбон и фагот любви воздушной красавицы недостоин, а потому Дунечке следует найти себе другого аманта и покровителя. Такой прелестнице долго искать не придется, только свистни – в очередь станут!

Дунечка оценивающе взглянула на Грибоедова: голос у него при сих словах так вздрагивал, что ясно было – одним из первых в этой очереди будет стоять он. Впрочем, Дунечка, моментально произведя мысленные замеры и

оценку, тотчас же Александра Сергеевича из списка будущих кандидатов вычеркнула. Во-первых, толст, а ей нравились мужественно-стройные фигуры. Во-вторых, статский, а Дунечка обожала эполеты, ментики, кивера, лосины… особенно лосины, туго облегающие стройные, сильные мужские ноги! В-третьих, у него, как и у всех сочинителей, мозги набекрень, и хоть полезно иметь в числе близких приятелей драматурга, однако Грибоедов – не из тех, кто распределяет роли даже в своих пиесах, а стало быть, нужно ли на него время тратить? Минусов тут куда больше, чем плюсов!

Все это Дунечка быстренько рассчитала и, сладко улыбнувшись, увела беседу в сторону. Грибоедов растерялся, не ожидая столь бесповоротного афронта. И неизвестно, как сложились бы дальнейшие обстоятельства, когда бы в эту минуту не появился на его квартире Завадовский…

Грибоедов пришел в ужас. Ситуация двусмысленная, даже более чем! Однако он не был бы дипломатом, причем подающим большие надежды, кабы не вышел из нее с честью. Тонкими намеками дело было преподано так, будто Дунечка, сбежавши от тирана и злодея Шереметева, только и мечтает, что упасть в объятия Завадовского, а Грибоедов – преданный друг, который жаждет обеспечить счастие влюбленной пары.

Не минуло и минуты, как Дунечка и Завадовский в сие и сами уверовали и ничего так не желали, как остаться наедине. Завадовский живенько кликнул «ваньку», усадил красавицу в санки и увез к себе… а Грибоедов вздохнул враз с облегчением и сожалением, в глубине души понимая, что легко отделался.

Да нет, он рано радовался, от этого дела он не отделается до конца жизни и еще не раз станет проклинать себя за то, что вздумал однажды посмотреть нескромным взором на танцорку Истомину!

Но вернемся в те ноябрьские дни и вечера. И ночи, ну конечно же – в те полные любви ночи!

Два дня и две ночи провели вместе «первый денди Петербурга» и Дунечка Истомина, и этого им вполне достало, чтобы на собственном опыте постигнуть многим известную истину: мечтать куда приятнее, чем наслаждаться сбывшейся мечтой!.. В результате этого печального и такого обыденного открытия Дунечка 9 ноября отправилась в театр на репетицию с тем же самым узелком, с каким отправилась искать приключений, но значительно присмиревшая. Репетицию она провела кое-как, в грустях, потому что совершенно не знала, куда теперь податься. Однако, выйдя из своей уборной на черную, так называемую актерскую лестницу, она вдруг увидела внизу ее не кого иного, как Василия Шереметева. У Дунечки от страха занялось сердце – отчего-то почудилось, что он сейчас вытащит пистолет или нож, как в пошлой пиесе, да и набросится на неверную возлюбленную, однако Шереметев смотрел на нее с прежним обожанием, и Дунечка с криком радости бросилась в знакомые ей объятия, откуда столь рискованно вздумала вырваться. Теперь она в этом горько раскаивалась и, будь ее воля, не стала бы вспоминать об этой печальной и глупой странице ее жизни, но… но она забыла, кто такой Шереметев! Отелло тем и отличается от обычного ревнивца, что его интересует сам процесс ревности, он уже жить без этого процесса не может!

Таков же был и Шереметев. Едва насладившись обладанием

вновь обретенным сокровищем, он приступил к Дунечке с расспросами, где она провела двое суток. Дуня сначала отнекивалась, отказывалась, потом отругивалась, потом разрыдалась и опять собралась от Шереметева восвояси, да не тут-то было! Ее обожатель вытащил-таки пистолет и наставил на Дунечку, посулив немедля же застрелить ее, коли она не откроет, где и с кем приятно проводила время.

Ну что было делать этой глупенькой, заблудшей душе, как не выдать своего мимолетного любовника?

Разумеется, она это сделала – и залилась слезами, думая, что подписала смертный приговор милому Алешеньке Завадовскому – Васька сумасшедший, убьет красавчика! На самом же деле Дунечка подписала приговор именно сумасшедшему Ваське, но это ей еще предстояло узнать.

Выслушав роковое признание любовницы, Шереметев схватился за голову, узнал на ощупь ветвистые отростки приобретенных за два дня рогов, окончательно лишился всякого соображения и, накрепко заперев неверную Дуньку, ринулся за советом к самому близкому и дорогому своему приятелю: Александру Якубовичу.

Уже давали мы понять, что это была за фигура. Кто называл его романтическим героем во плоти, кто – просто буйным и храбрым животным. Каков бы он ни был, Якубович дал ответ однозначный.

– Что делать? – ухмыльнулся тот. – Очень понятно: драться, разумеется, надо, но теперь главный вопрос состоит в том, как и с кем. Истомина твоя была у Завадовского, но привез ее туда Грибоедов – это два, стало быть, тут два лица, требующих пули, а из этого выходит, что для того, чтобы никому не было обидно, мы, при сей верной оказии, поступим так: ты стреляйся с Грибоедовым, а я на себя возьму Завадовского.

…Потом, когда по итогам дуэли началось официальное следствие, многие изумлялись:

– Да помилуйте, ведь Якубович не имел по этому делу никаких отношений к Завадовскому. За что же ему было с ним стреляться?

Близкий приятель Грибоедова Жандр, человек умный и осведомленный, отлично знающий всех персонажей трагедии, отвечал на такие вопросы:

– Никаких. Да уж таков человек был. Поэтому-то он вам и употребил это выражение: «при сей верной оказии». По его понятиям, с его точки зрения на вещи, тут было два лица, которых следовало наградить пулей, – как же ему было не вступиться?

Якубович считал Грибоедова фактически главным «виновником» интриги и не мог допустить, чтобы тот остался в стороне. Оттого известный дуэлянт и бретер, так понимая свой товарищеский долг по отношению к Шереметеву, и вызвал Грибоедова.

Впрочем, кое-кто рассказывал, что Якубович сначала посоветовал Шереметеву вызвать на дуэль Грибоедова, обещая в свою очередь стреляться с Завадовским. Шереметев так и сделал, но Грибоедов на вызов его отвечал:

– Нет, братец, я с тобой стреляться не буду, потому что, право, не за что, а вот если угодно Александру Ивановичу, то я к его услугам.

Тогда Шереметев вызвал Завадовского.

Люди, хорошо знающие натуру Якубовича, говорили, что дуэль хороша была для него уже тем, что позволяла самочинно распоряжаться своей и чужой жизнью, а эти опасные игры он любил больше всего на свете. Позднее, примкнув к декабристам, приведя полки на Сенатскую площадь и отказываясь от всех попыток мирных переговоров между правительством и бунтовщиками, Якубович подтвердит эту свою позицию. Играя своей и чужой жизнью, он ощущал себя этаким Денницею, бросающим вызов мирозданию. Именно неуступчивость Якубовича «завела» Шереметева, еще больше ожесточила его – и окончательно погубила.