Ну, волк, погоди! Или новые приключения оборотня Тени
Шрифт:
Рухнул носом в мягкий мох. Эх, славно дома!
Воздух густой – дыши полной грудью, каждый глоток слаще прежнего. Пахнет болотом, хвоей, кислой ягодой, солнечной поляной, свежим лосиным навозом. К яйцам – к тухлым ли, к свежим – не притронусь ближайшие лет сто. Нанюхался с лихвой. Обод…схватился за поясной мешок – ух! – на месте.
–– Пошто шалапутничаешь, шушара? – зашипело поблизости. – Тень, ты штоль, шобака? Откуда? С шабаша пришвартовался?
Поднимаю голову. Гляжу: торчит из боярышника борода местного лешего, Шарашки. Принюхиваюсь: не лосиным навозом пахнет, а Шарашкиным.
– Прости, Шарашка, ежели напугал.
– Што делается, куда мир катится. В наш век таких шалопаев не было! – Шумит, а сам ветками обрастает. – Што же будет, если шакалы из ниоткуда шарахаться начнут!
Рад видеть тебя в добром здравии, Шарашка! Извини, некогда болтать – ошейник нагревается.
– Не шути, шалопай! Шишек тебе лишку! Ты дымишься! Пожар! Пожар!
И тебе не хворать, Шарашка! Побегу я. Тут недалеко: мимо речушки, краем леса, через поле стоит Кощеев терем, а поодаль – подземная изба демона Филотануса.
Успел. Ворвался в тускло освещённую горницу аккурат, как ошейник раскалился до невозможности.
Демон Филотанус сидит в кресле вполоборота. Играет цепью, стучит по звеньям перстнями. Та отзывается тонким звоном. Демон оборачивается, в глазах вспыхивает серебро.
– Вовг’емя, Вьянд. Мне становилось скучно. – Он подался вперёд и сладострастно облизал тонкие губы. – Мой хог’оший обог’отень.
Цепь по-змеиному подползла, закрутилась вокруг ног, примотала к телу руки и звякнула об ошейник.
Потерплю. Недолог век моего рабства: осталось сто два года, три месяца и восемь дней.
Путешествие за тем, не знаю чем
Я в катакомбах застрял навсегда, клык даю!
Глотаю тысячелетнюю пыль, ползаю в развалинах, брожу по каменному лабиринту, роюсь в бесчисленных нишах, тайниках и сокрытых сундуках.
Сквозь зубы поминаю добрым словом почившего в стародавние времена колдуна Вырви-Глаз, его свиток «Власть, Мировое господство и прочие пустяки», и демона Филотануса: «Г’азорвись, Вьянд, на мильон кусков, но г’аздобудь пустячок».
Ага, раздобудь! Я свитков нашёл столько, что хватит отсюда до края земли широкую дорогу вымостить. Свалил в стога посреди каменной залы. Нужный ищу «чтоб я сдох, сколько дней». Или уже лет?
И что странно, в этом месте колдовство не действует. Даже мало-мальское. Напрасно я призывал нужный свиток, окроплял манящим зельем и распылял волшебный порошок. Только расчихался. В сердцах расколотил о камни бесполезные магические горшки.
Вот ещё: думал, здесь будет полно охотников за магическими тайными свитками, приготовился к славной сочной драке: когти отрастил – прежние в демонической пыточной машине оставил.
Но ведь в катакомбах нет никого. Совсем нет. Живыми не пахнет. Только трупы прежних охотников. Спотыкаешься, а они высохли и пылью рассыпаются.
Почему бы колдуну Ведомиру Вырви-Глаз не спрятать формулу всемирного господства в более подходящем месте? Например, на Карибских островах – отсчитать пятнадцать шагов к югу от кривой пальмы, копать в полнолуние в присутствии танцующих аборигенок? У колдунов своеобразное чувство юмора, чем больше возни и смертей, тем милее их псевдосердцам.
Хотя на лёгкое задание меня бы не послали. Филотанус не согласился бы ни за что! Это уж если совсем безвыходно – приходится ему со мной расставаться. Уж как он скрежетал зубами и поглядывал на новую, усовершенствованную дыбу. Но, видать, желание мирового господства жжет изнутри, раз демон, хоть и стёр зубы в труху, решил повременить с пытками.
На моей памяти троих посылали за свитком. Последним отправился упырь из Кощеевой стражи – пустоголовая дубина с лапами, вдвое моих шире. Проиграл упырь в «кости», зарычал, проломил с одного удара дубовый стол. Хотел и на мне злость сорвать. Пришлось улыбнуться. Я хоть и вынужден на серебряной цепи за Филотанусом бегать, по стене себя размазывать не дам. У упыря теперь, что у кролика в удаве, два выхода: либо сдохнуть, либо принести требуемое. То-то, впредь наука: не связывайся с демонами.
Тринадцать месяцев прошло. Упырь из катакомб не вернулся, как и прежние гонцы.
Его я нашёл. Возле сцепившихся трупов: вурдалак и вампир вонзили клыки друг в друга. Упырь, видать, остановился полизать мертвечатинки.
Тут его и настигло нечто.
Прежде чем сдохнуть окончательно, упырь себе уши выдрал и глаза выцарапал. А на морде застыло выражение величайшего ужаса.
– Что ж тебя так напугало?
Молчит. Один глаз на длиннющем когте невидяще уставился в чёрный потолок, на другой я случайно сел. Приятно встретить знакомца далеко от дома.
Эх, костёр бы развести, да дров не жалеть: свитков и пергамента хватит Кощеев дворец обогревать целый год. Да уж воздух сухой, мелкая пыль вездесущая, как в пустыне.
Чтоб встряхнуться, достаю из-за пазухи стамнос – сосуд для вина, подарок греческого бога Харона. Чудесный кувшин неиссякаемый. Хоть сколько угодно бочек наполни из него, а всё равно плещется. На вкус вино молодо, зелено, кисло – куда ему до нашей браги – но сил придает и мозги бодрит.
– Ах ты! Что это? – будто влезла склизкая гадина в уши, жуёт мозги гнилыми огрызками.
Из пустоты лабиринта, из-за угла, засвербил затылок пристальный взгляд. У нас, оборотней, острое чувство чужого присутствия.
– Кто там? – рявкаю в темноту. – Выходи! Не трону!
Тишина. Дальше – больше: морозит загривок, щетинит холку. Во рту от того взгляда сохнет, а горло спазмом схватывает.
Вмиг во рту и горле сделалось сухо. Высунул язык – не помогло. Шерсть на затылке встала дыбом, по хребту потекла холодная струйка. Глотнул добрый глоток вина из сосуда – на воробьиный скок полегчало.